KaviCom.ru интернет-портал Старого Оскола

 

 ДЕЛО СЛУЧИЛОСЬ

 

На третий день Съезда, когда развернулся спор о кандидатах в делегаты первого Курского губернского съезда Советов, намеченного к открытию 24 февраля 1918 года, в президиуме появился Шабуров с какой-то бумагой и подал ее Кобрысеву.

Из зала видели, что Кобрысев сразу разволновался и что бумажка пошла по рукам членов президиума. Они заспорили между собою, будто забыли о делегатах и спорах между фракциями.

 

– Просим не скрывать от нас, – зашумели делегаты. – Мы же знаем, что Шабуров ходил на телеграф…

 

– Сейчас сообщим, – встал Кобрысев и жестом руки пригласил Шабурова к трибуне. – Объявите народу!

 

– Телеграмма из столицы сообщает, – Шабуров потряс бланком и продолжил: – Сообщает, что сегодня утром разогнано Учредительное собрание за отказ провозгласить Россию Советской Республикой и за отказ одобрить декреты Второго Съезда Советов о мире, земле, власти…

 

Сыромятников, сидевший в президиуме, подбежал к трибуне.

 

– Дело случилось, как и мы ожидали! – с яростью закричал он: – Большевики совершили насилие над волей народа, которого не совершали даже французские якобинцы. История не простит этого, а народ заплатит жизнями миллионов своих лучших сынов. Теперь начнется террор…

 

Сыромятникову не дали говорить дальше, заглушив его криками, топотом ног, свистами. Тогда Белоруссов без всякого разрешения президиума прибежал из зала на сцену и с поднятыми кверху руками завопил:

 

– Чего же вы беснуетесь, темнота?! Неужели вы радуетесь, что большевики отбирают у вас завоеванные свободы, чтобы посадить потом на пайковую карточку дарованных…

 

Каблуков не выдержал напора особо острых чувств восприятия им окружающего мира, протиснулся сквозь толпу сбившихся в проходе делегатов к трибуне и с обычной для него непосредственностью толкнул Белоруссова от трибуны.

 

– Этот оратор нам не нужен! – закричал он под бурные аплодисменты зала. – Этот буржуй. И тот буржуй, который Сыромятников. Я же его хорошо знаю, с армавирской забастовки пятого года. Он и тогда учил нас хватать жизнь за хвост, а не за голову. В прошлом году снова заставил нас землю покупать у Евтеева, а теперь шумит насчет «пайковой карточки». Да нам пусть и по карточке, но вволю. Нам не нужно подарков, от которых живот подводит к спине. Да здравствует крестьянство, завоевавшее землю, и большевики с Советской властью, написавшие закон о передаче земли крестьянам!

 

– Ду-у-урак! – закричал Белоруссов, округлив налившиеся злобой глаза. Отвернувшись от Каблукова, он громко бросил в зал: – Я покидаю съезд, полоненный большевиками-насильниками. Товарищ Воронин, ведите всю фракцию социалистов-революционеров в Михайловскую церковь… Нет, лучше в гостиницу Калинина на экстренное совещание!

 

… Во время съездовского перерыва, связанного с уходом эсеров и части беспартийных делегатов, члены большевистской фракции развернули активную работу среди оставшихся на съезде беспартийных делегатов, особенно крестьянских. Советуясь с ними насчет кандидатов на губернский съезд Советов и для занятия некоторых должностей в аппарате власти, оставшихся свободными после ухода эсеров.

 

Шабуров пригласил к себе на квартиру Каблукова Ивана и Межуева Андрея, начальника первого вооруженного крестьянского «Отряда революции».

 

– А что, Иван Осипович, если бы вы согласились по хозяйству в Уездном Совете поработать? – продолжал настаивать Шабуров за ужином. – На фракции мы решили поддержать кандидатуру…

 

– Не-е-ет и нет, – крутил Иван головою, схлебывая щи с ложки, прикусывал хлеб. – От этого смысла меня ослобоните. У меня теперь есть самая главная должность – землю пахать. Кроме того, сопротивленцев в деревне целая туча. Стоят они против нас и зубами по-волчьи лязгают. Вот с ними я буду управляться по всей линии жизни. В деревне меня так много мучили и проучивали, что там я разберусь в тонкости, а в городе… не могу. Растерянность у меня наступает, когда вхожу в дома с многими комнатами…

 

– Неволить нельзя, – вздохнул Шабуров, потом обнял Каблукова за плечи: – А линию нашу, большевистскую, проведете на деревне?

 

– А то как же! На опыте мы убедились, что без линии жить нельзя. Уж нас без нее водили-водили за нос, плутать заставляли сколько в поисках мужицкой улучшенной жизни, а она оказалась вот на какой линии, на пролетарской революции…

 

– Обид все мы натерпелись, – положив ложку и вытерев губы ладонью, согласился Межуев. – Мы с отцом тоже по кривой линии ходили, счастья искали. А в Бродке нас «Бабаями» прозвали за большой рост и за нищету. Мы недалеко от Василия Якушина жили, тоже крестьянин не из жирных. А с другой стороны от нас – кулаки Мелиховы, в их семье стражники водились. Якушевы, бывало, последним куском хлеба поделялись, а Мелиховы пакостили: доносы на нас в полицию писали, дегтем двери в нашей землянке мазали для насмешки, на сходке высмеивали. Однажды мы по причине слабой нашей линии пошли с отцом у помещика Солнцева доброту искать. Пришли, а он чай распивает за одним столом со стражником Мелеховым. Поклонились мы, рассказали, что нам нужно хлебушка и землицы с полдесятины в аренду. «Отработаем, сказали мы, помилосердствуйте». Видим, стражник шепнул что-то Солнцеву, оба они засмеялись, поглядели на нас странными глазами. Помещик и говорит: «Побудьте во дворе, сейчас выйду». Вышли мы, ждем. Вот и Солнцев с Мелиховым. Спустили они собак, давай травить для потехи. Отцу собаки портки в клочья разорвали, а мне икру прокусили. До сей поры синий рубец лежит. А нас теперь Белоруссов пугает «пайковой карточкой». Хуже не будет, как было…

 

– Будем жить по-новому, но и о старом будем рассказывать молодежи, чтобы ценили завоеванное нами, – сказал Шабуров и посмотрел на часы. Потом он прикрутил фитиль лампы и покричал в соседнюю комнату: – Хозяюшка, мы уходим, закрывай…

Все трое встали, чтобы идти в здание духовной школы продолжать съезд.

 

В коридоре их остановили красногвардейцы. Один из них, посвечивая сильным карбидным фонарем, доложил Шабурову:

 

– Задержанного привели, для выяснения личности…

 

– Проводите в комнату!

 

– Аль раздумали уходить? – стыдливо прикрыв рот ладонью, зевнула белокурая голубоглазая хозяйка, с которой столкнулись в комнате. Она не успела закрыть дверь и, выбежав на зов, стояла посреди комнаты в небрежно накинутом на плечи полосатом халате, в матерчатых башмаках на босу ногу. – Задремала я было крепко, а вы разбудили…

 

– Извините, – сказал Шабуров, – дело случилось. Вы этого человека не знаете?

 

Задержанный тем временем быстро повернулся лицом к окну, спиной к хозяйке, заскулил пискливым заведомо измененным голосом:

 

– Я же, товарищ Шабуров, в пожарниках служу. Пришел на дежурство по наряду, а они сграбастали, будто я им есть кто ее знает кто… Отпустите, у меня служба…

 

– Поверни-ка его, Андрей Емельяныч, с лица посмотрим!

 

Межуев рванул человека за плечо, и он повернулся, но закрыл руками длиннобородое лицо с исковырянными оспой щеками и узкими желтоватыми глазками, будто хотел спасти их от резкого света фонаря.

 

– Не издевайтесь, я вам не подданный!

 

Красногвардеец начал рассказывать, что этого человека в брезентовой форме пожарника они задержали при попытке пробраться по черной лестнице на чердак здания и отобрали у него револьвер и флягу керосина. Хозяйка же, слушая рассказ, кошечкой ступала вокруг задержанного, настороженно присматривалась к нему.

 

– Ба-а-атюшки! – вдруг, всплеснув руками, воскликнула она. – Да это же Игнат Николаич Прядченко из Орлика. Зачем его черт обрядил в пожарника? Ослобоните его, человек знакомый. Я же сама из Орлика замуж в Старый Оскол взята, а он жил по соседству… Вот страсти, господи! Да я ж его хорошо знаю: у него шорная мастерская, а еще в Ивановке корзинами занимается…

 

– Язык бы у тебя обломился, чертова сорока! – выругался задержанный, и Шабурову стало ясно все.

 

– Идемте к начальнику пожарной охраны, там выясним! – приказал он. – А бородача держите покрепче…

 

– Нету его, товарищи, нету! – выйдя на стук в коридоре, сообщила соседка Трубавина по квартире. – Сама я видела, ей-богу! Они уже с час, как уехали. Взяли ружья с собою и уехали на санях все трое – Трубавин, Белоруссов и Сыромятников. И не сомневайтесь, я их хорошо знаю…

 

– Иди на съезд, – отведя Каблукова в сторону, шепнул ему Шабуров. – Скажи Бурицкому, чтобы тайком и без промедления прислал в «Смольный» начальника пулеметной команды, Мешкова. Подожди, Иван Осипович, вот этот блокнот передай Козлову Григорию Петровичу. Тут записано о задачах Совета народного хозяйства…

 

– Это, какому Козлову?

 

– Маленький такой, светло-русый. Борода у него подстрижена, будто огнем подпалена… Да он же почти рядом с нами сидел, в третьем ряду…

 

В «Смольном», не дожидаясь прихода Мешкова, Шабуров и Межуев без особой вежливости допросили задержанного, и он рассказал, что готовится восстание в уезде, сигналом к которому должен бы послужить пожар в духовном училище, который в ночи будет виден верст за тридцать вокруг…

 

– Кто руководитель?

 

– Спросишь у Белоруссова, когда тебя поволокут вешать на телеграфном столбу! – сквозь зубы выдавил арестованный. – Скоро это будет…

 

– Отведите в тюрьму, вот записка! – приказал Шабуров красногвардейцам, и те вывели Прядченко из «Смольного».

 

– А вы, товарищ Межуев, немедленно со своим отрядом в Орлик! В городе справимся сами, сводным отрядом Красной гвардии и пулеметной командой… С собою возьмите лишь конников, пехотинцев пришлите в мое распоряжение. Да постарайтесь доставить живыми Сыромятникова и Белоруссова. Хорошо будет, если захватите Воронина…

 

Мешков прибыл, когда Шабуров остался уже один.

 

– Пулеметная команда готова к бою! – доложил он, и Василий с тревогой остановился с протянутой было для приветствия рукой.

 

– Почему вы думаете, что предстоит бой? – спросил Шабуров, проницательно всматриваясь в лицо Мешкова и в его горящие углями глаза.

 

– С час тому назад, – спокойно выдерживая взгляд Шабурова, сказал Мешков, – пулеметчики доложили мне о попытке поджечь духовное училище и аресте промышленника, Игната Николаевича Прядченко. Я знаю этого человека и уверен, что он действует не ради забавы. Вот почему я собрал пулеметчиков по боевой тревоге…

 

В дверь громко постучали.

 

– Войдите! Что случилось? – спросил Шабуров у запыхавшегося красногвардейца, переступившего порог.

 

– Патрульные наткнулись на двух зарезанных у соборной  ограды красногвардейцев, которые сопровождали арестованного Прядченко. Нападали бандиты из засады, Прядченко бежал…

 

Шабуров побледнел, глаза яростно сверкнули.

 

– Немедленно, товарищ красногвардеец, к помощнику командира сводного отряда, к Завьялову. Ревком требует выставить усиленные караулы, оцепить район собора, выставить посты на улицах, задерживать всех подозрительных. Население не будоражить…

 

Когда красногвардеец вышел, Шабуров с глубоким упреком сказал Мешкову:

 

– Почему же вы, заметив неладное и подняв пулеметчиков по тревоге, сидели и ждали вызова, когда надо бы явиться самому?

 

– Не посмел, так как знаю из опыта, что начальники не любят подсказок…

 

– Так было в старой армии, не должно быть теперь, – возразил Василий. – Народ требует теперь от рядового человека и вождя относиться к революции не по степени занимаемого поста, а по всей полноте своих сил и личной инициативы. Как человек военный, вы лучше меня знаете, что инициативу в бою может подать не генерал, а простой солдат. А между мной и вами не так уж велика разница в служебных рангах…

 

– Конечно, мое происхождение дает вам основание не доверять мне, – обиженно сказал Мешков. Но Шабуров немедленно прервал его.

 

– Вопрос не в доверии. Ревком мог бы снять, если не доверяет. Вам доверяем, но требуем…

 

– Не надо, Василий Петрович. Я понимаю, все сделаю. Мы уже выставили пулеметы на гостинице Калинина, на балконе дома Лихушина. Думаю выставить…

 

– Хорошо, идемте вместе. Мы к вам не будем посылать комиссара, но я хочу поглубже познакомиться с действиями пулеметной команды по боевой тревоге…

 

Уже на улице, шагая рядом с Шабуровым, Мешков как бы случайно обронил слова:

 

– Говорят, свой глаз дороже алмаза. Вот и произведения Пушкина под конец жизни не доверяли на просмотр ни одному второстепенному цензору, кроме венценосца…

 

Шабуров не ответил на эту жалобу. И они шагали по ночному городу. Было морозно, слегка вьюжило. По булыжной мостовой и по стенам домов шелестел снег. Тоскливо над головой стонали телеграфные провода, ветер рыдал в промерзлых ветках бульварных кленов и тополей.

 

– Стой, кто идет? – окликнул, выступивший из ниши калитки человек, преградил ружьем путь Шабурову и Мешкову.

 

– Затыльник, – тихо шепнул Мешков, человек исчез в нише, будто его и не было на тротуаре.

 

– Это я пулеметчиков расставил, на всякий случай, – сказал Мешков, в голосе прозвучала гордость.

 

– Вот за это спасибо, – тепло ответил Шабуров и начал правой рукой поднимать воротник шинели, пожаловался: – морозом обжигает ухо…

 

– Да, морозно, – согласился Мешков и заботливо помог Шабурову поднять воротник. – Долго еще придется носить руку на перевязи?

 

– Думаю, не долго. Я уже хотел снять, доктора не разрешили. А одной рукой трудно справляться, когда дел хватает на целых десять рук… И вот это дело случилось.

 

– Рассеем, – уверенно сказал Мешков. – У нас хватит сил…

 

Присланных Межуевым пехотинцев частью посадили в засаду у здания почты и тюрьмы, частью у мостов через Оскол и Осколец, остальную полуроту с двумя «Льюисами» послали защищать вокзал на случай выступления мятежников.

К зданию съезда бесшумно подвезли двести винтовок для возможного вооружения делегатов. Лишь после того, как винтовки были сгружены с саней и размещены в кладовой училища, Шабуров вошел в зал заседаний.

 

Шло голосование за кандидатов на губернский съезд Советов.

 

– Григорий Наумов…

 

– Василий Попов…

 

– Яков Головин…

 

– Григорий Прядченко…, – одно за другим назывались имена, шумел лес рук голосующих.

 

Шабуров взглянул на часы. Три двадцать утра. Скоро рассвет.

 

Незаметно для других они с Бурицким вышли из зала через дверь со сцены, удалились в угловую комнату, где в дореволюционные времена содержались провинившиеся воспитанники и в кровь разбивали себе лбы о цементный пол: они исполняли в поклонных молитвах наложенную на них эпитимию.

 

На стене висела желтая бумага со священными виньетками вместо рамки. Шабуров сорвал ее и прочитал:

 

«Съезд духовенства Старо-Оскольского училищного округа постановляет: 1. Дабы излишки учащихся из иносословных не переполняли классов и тем не вызывали излишних расходов духовенства на содержание параллельных отделений, просить правление духовного училища сократить прием иносословных в училище…

 

2. Строго воспретить воспитанникам духовного училища брать книги для чтения из городской библиотеки и где бы то ни было на стороне, помимо училищной библиотеки. Книга, взятая учеником со стороны, отбирается начальством и не возвращается ученику, если будет признана несоответствующею целям училищного образования и воспитания…»

 

– Да-а, – сказал он, комкая бумагу и суя в карман, – экономны отцы святые…

 

– Это они скупились для просвещения народа, а вот на кредитование декабрьского выступления черносотенцев не пожалели, – возразил Бурицкий. – В Политбюро есть сведения, что лишь священники Тимонов, Мазалов и Антонов отпустили четыре тысячи рублей. Не пора ли нам взяться за них и объявить съезду, что мятеж может вспыхнуть с минуты на минуту?

 

– Нет, пусть съезд спокойно завершает работу, – возразил Шабуров. – Мы все организовали к отпору. Я вот за этим и вызвал тебя, чтобы доложить, как и что. Раз дело случилось, будем вести его без паники и без шума…

 

Евгений Белых для Кавикома