KaviCom.ru интернет-портал Старого Оскола

Больше всего на свете Петр Иванович любил храм, семейство, русскую баню и работу свою. Да и сам он походил (а росту был дед Петро невеликого) на маленькую юркую пчелку, которая ежедневно трудится, несмотря ни на что. Даже преклонный возраст не служил ему помехой добираться до церкви каждое воскресенье в соседнее село. Вот, правда, пасеку пришлось отдать среднему сыну (оставив себе только три улья), сад передать на попечение невесток и отказаться от изготовления бочек: глаза стали не те, да и руки начали выходить из повиновения. Дед Петро особо страдал оттого, что наследственное ремесло бондаря никто из детей или внуков не в состоянии освоить оказался.
В этот раз с Петром Ивановичем я столкнулся у храма, после освящения «даров земных», как раз на Преображение Господне. Он и пригласил меня в гости. Отказаться никакой возможности не имелось. Младший сын старика Фрол Петрович подбросил нас на своей «Ниве» до Рудни.
В доме же деда Петро уже ждал накрытый одной из невесток стол (супругу свою он похоронил восемь годков тому назад, хотя она и была его моложе на те же восемь лет). Огромные розовобокие яблоки, издающие неповторимый теплый аромат на всю летнюю кухоньку, явились главным украшением крестьянского постного «пира».
Кстати, и чай у Петра Ивановича был отменный. Чай он пил с сахаром только вприкуску. По-другому в этом доме не понималось и не принималось.
Я ведал, что напившись чаю, мой родич обязательно пустится рассказывать историю из «старопрежних времен». Слава Богу, память у него сохранялась в полном порядке. Недаром все деревенские кумушки бегали к деду на консультацию: кто и кому и в каком родстве состоит, дабы случайно родственники не поженились. Щепетильность на этот счет в Рудне отличалась высоким градусом напряжения. А генеалогия молодых рассматривалась через увеличительное стекло со всех сторон.
Мои ожидания не пропали втуне. Петр Иванович вздохнул, ухмыльнулся чуток в свои морщинки на лице и начал так:
– Вот ты сидишь, внучок, а не знаешь, что с Яблочным Спасом у нас в роду связано целое приключение.
– И какое же? – намеренно вяло переспросил я.
– Еще до гибели царя-батюшки Николая во Сибири у нас жизнь вполне приличная была. Чего греха таить, и тяжеловато иногда приходилось. Сельская житуха – она завсегда легкостью не отличалась. Но ныне врунства изрядно развелось. Вон намедни Кирюха-коммунист опять гадости про императора пускал в уши бабкам. Сам-то бывший председатель колхоза, который так его в «перестройку» перестроил, что остались лишь рожки да ножки, а на месте свинофермы – Колизей разбомбленный.
Нет, при Николае Александровиче мы хорошо жили. Кто работал, тот жил. А кто на печи баклуши бил, тот и плакал. Мой дед Михаил Иванович изрядным бондарем являлся. К нему и из уезда господа кадки заказывать приезжали. Он так их сработать умел, что потом чуть ли не по сто лет служить могли. Как только дед в молодости самостоятельным мастером стал, так через шесть месяцев две коровы купил. А чуток погодя и лошадь. И все без чьей-либо помощи.
Дедушка с бабушкой душа в душу жили, хотя их поженили родители, не спрашивая согласия. Да и какая любовь может быть у парня и девки, если они совместно пуд соли не съели, да двумя еще и не закусили. Все это современное сюсю-мусю из телевизора – чепуха и обман. Настоящая любовь тогда начинается, когда муж с женою лет пять проживут, детей наживут да и горе-радость промеж себя разделят на двоих. А так… Туфта, я говорю.
Одним словом, хорошо они жили. Михаил Иванович денежку зарабатывал, а Марфа Игнатьевна дом вела. Троих деток родили. Хозяин из каждой поездки в город подарки привозил: супруги платок или еще что, а деткам угощенье сладкое. Радуйся да живи. Но несчастье пришло со стороны. Стали клиенты из мещан деда моего хлебным винцом угощать. Мало-помалу и повелось – получит Михаил Иванович заказ из города, исполнит, у заказчика винца хлебнет, а потом в уездный кабак-то и подастся, да и все спустит на окаянную водку до последней полушки. Ладно хоть в питейное заведение к еврею Срулю Ицковичу ходил, а не в кабак купца Калинина, имевшего казенные привилегии. У Ицковича хоть до исподнего пропивался, а от Калинина совсем нагишом могли выкинуть за порог.
Бабушка деда и уговаривала, и Христом Богом просила на коленях, и бранила нещадно. А толку – ноль без палочки. Стал дед и заказы не в срок исполнять, и заказчики от него нос воротить.
Задумалась Марфа Игнатьевна, да и пошла к отцу Афанасию, священнику нашему. Эх, какая церква у нас была! Введенская! На все наши меловые горушки колокольный звон разлетался! Благодать. Да взорвали ее ироды в 1958 году. Кирпич растащили по дворам. Но не о том разговор пойдет.
Благословил Марфу отец Афанасий, и пошла та пешком в Киево-Печерскую Лавру. Босиком шла, ботиночки новые в узелке несла на палочке. Наверное, с месяц ее не было. Пятьсот верст – это вам не шутка оттопать. У добрых людей ночевала, а когда и в чистом поле. Питалась тем, что дадут, да что по дороге можно было собрать. Лето, жара да пыль.
За детьми свекровь смотрела. А муж тем временем продолжал пить.
В Лавру бабушка пришла на Преображение. Помолилась. Приложилась к мощам угодников Божиих. А потом села у лаврских ворот, да и заплакала. И тут к ней подходит монашек с книжечкой и яблоком. Монашек старенький, седенький, а книжечка потрепанная, замусоленная. Перекрестил Марфу, книгу и яблочко ей в руки сунул да и велел: «Домой вернешься, дай мужу книжку прочитать. И яблоко пусть съест. Бес в нем сидит». Бабушка ойкнула, хотела поблагодарить. А монах словно мгновенно испарился. Марфа Игнатьевна глядь-поглядь. Нигде нету монаха. Разыскивать не стала. Поклонилась Лавре да и ушла восвояси…
Дома бабушка встретила супруга слегка навеселе. Еще солнышко только взошло – не успел серьезно набраться. Свекровь и детей обняла, и, зазвав Михаила в комнату, дала ему книгу и яблоко.
Яблоко бондарь нехотя прожевал. А вот книжечку читать отказался.
– Неграмотным, видимо, был. – встрепенулся я.
– Боже, и чему их в университетах учат, – разозлился Петр Иванович. – У нас и тогда, и сейчас завсегда детей в школу отводили. И грамоте, и счету обучали. И бабушка, и дедушка хорошо читали и писали по-русски, и церковнославянский язык разумели. Иначе как Библию прочесть? Она ведь у нас старинная и от отца к сыну старшему передается. Моль ум всех ученых схарчила. При царе, кто хотел грамоте учиться, тот и учился. Дуракам лишь она не давалась. А дурака учить, что покойника лечить.
– Не серчай, Петр Иванович. Что далее-то случилось?
– Не захотел дедушка книгу разбирать, так бабушка сама ему ее пересказала. В дороге она книжку многажды раз листала.
В книжечке повествовалось о том, что в некие годы жили муж и жена из знатного сословия. Жена была благочестивой, богомольной и нищелюбивой. А муж являлся горьким пьяницей. И вот он пропился до тех пор, что ничего у него и не осталось. А вина хочется – мочи нет. Тут к нему в кабаке, рядышком на лавку, присел сам нечистый, перекинувшийся в человека. И предложил, мол, отдай мне свою жену, и за это я тебя по гроб водкой и вином снабжать буду. Мужу вроде как супругу и жалко. Все же не до конца совесть пойлом заглушил. Однако помучился, помучился, но и согласился. Бес и повелел ему привести жену в полночь на старое заброшенное языческое кладбище.
Муж, придя домой, сразу же объявил участь жене. Та его стала Богом молить: «Погубишь ты душу свою!» Муж рассвирепел: «Ты о своей душонке думай, а мою не трожь! Отдам бесу тебя, посмотрю, как«алилуйю» запоешь!» Женщина же ему спокойно отвечала: «Меня Пресвятая Богородица спасет!» Человек лишь расхохотался в ответ.
Ночью муж повел жену на старое кладбище. А дорога пролегала мимо часовни в честь Иверской иконы Божией Матери. Женщина попросила: «Дай последний раз Пресвятой Троице и Богородице помолиться!» Негодный супруг разрешил, до полночи еще оставалось достаточно времени. Жена в часовню вошла. И через пять минуток вдруг объявилась обратно. Мужик удивился: «Что ж так быстро?» Женщина же молчаливо сама пошла по дороге к кладбищу. Муж увязался за ней.
Добрались они до центра языческого погоста. А здесь их тангалашка поджидает. Копытами перебирает, аж приплясывает: «Ишь, набожная какая, да мне досталась!» А женщина вдруг возрастать стала, и лицо изменилось. «Ай, ай, ай!» – завизжал нечистый: «Ты, болван стоеросовый, Деву Марию вместо жены привел!»
Пречистая Богородица перекрестила тангалашку и нечестивца. Демон в ужасе сгорел, и от мужа тоже лишь горстка пепла осталась…
Жена же, выйдя после молений в часовне, не узрев мужа, спокойно ушла домой. Когда же на языческом кладбище отыскали одежду ее мужа с пеплом внутри, то судьи признали пьяницу умершим, а женщина возвратилась под родительский кров.
– Наверное, это взято из какого-то жития, – заметил я.
– Вот уж житие или не житие, того не знаю, – проговорил Петр Иванович. – Книга та ведь пропала в Великую Отечественную войну. Дом дедушки сгорел почти со всем имуществом. Снаряд попал. Иконы вынесли. Из вещей кое-что. Главное, что оказались все целы. А книжечку-то и искать некогда было при пожаре и грохоте пушечном. Народ по погребам таился. И здесь выскочили, увидев, что домишко горит, что смогли, то и спасли. И обратно в погреб спрятались.
– А чем же все история, Петр Иванович, окончилась?
– Как чем? Дедушка Михаил Иванович выслушал, вышел во двор. Взял ведро холодной колодезной воды да и вылил себе на голову.
– И что?
– С той поры он в рот ничего крепче кваса не брал. А у нас в клубе в 30-е годы вон лозунг висел: «Религия есть опиум народа. Религия – род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ…» С подписью – В.И. Ульянов-Ленин, вождь мирового пролетариата. Вот такие пироги с капустой. И бочки. И точки.
– Бочки здесь с какого бока прилепились?
– Да я понял, что из Ильича никудышный бондарь бы вышел. Россия тыщу лет простояла, а СССР за 70 годов развалился. Какой кадку сработаешь, такую и получишь. Если негодную сварганил, то и дно вылетит, и сама расползется.
– Петр Иванович, может, не будем сегодня о политике рассуждать…
– Ну, не будем. Праздничный день-то…
– Слава Богу за все!
– Слава Богу за все! – повторил, как эхо, я.

Александр Гончаров

Источник