ОЧЕРК 7. СНОВА НА СЕВЕРО-ЗАПАД. Н. Белых. Продолжение 2.
На печи, куда меня уложили, была жара, не уступающая жаре крематория. Но я должен был послушаться фельдшера и пролежать на этой печи до самого утра: мне надо было хорошенько пропотеть. Чтобы не зажариться, я попросил Зиборова положить под меня толстые доски, которые нашлись на чердаке. Но и доски вскоре настолько нагрелись, что могли вспыхнуть. Зиборов побрызгал их водой. Капли воды упали на раскаленные кирпичи и удушливый запах горячей сырости перехватил мое дыхание. Пришлось встать. Так, прислонившись спиной к стене и свесив ноги с печи, я просидел до полночи, а потом заснул тяжелым кошмарным сном.
……………………………………………………………………………
На четвертые сутки мы получили боевое задание. Мое здоровье к этому времени поправилось и я по-прежнему шагал во главе взвода. Над нами, сотрясая воздух гулом моторов, на запад шли огромные транспортные самолеты. Они шли выручать нашу соседку, 11-у армию, которая сидела на ветвях деревьев, спасаясь от разлива. Снабжать ее продовольствием и боеприпасами можно было теперь только с воздуха, сбрасывая грузы на парашютах.
Положение нашей, Тридцать четвертой армии, было выгоднее, так как в нашей полосе имелось меньше топей и болот, что позволяло снабжать армию при помощи конного транспорта, автомашин и тягачей, тащивших огромные сани или чудовищных размеров повозки с широкими чугунными колесами. Раскисшую дорогу люди одолевали хворостяным и бревенчатым настилом, спуском воды в кюветы и скалыванием льда, чтобы скорее просохло полотно дороги.
На болотах обнажился мшистый зеленый ковер, усыпанный, точно красными пуговицами, зернами клюквы. У обочин дороги торчали розовые и серо-зеленые гранитные валуны, сотни тысяч лет тому назад принесенные сюда ледниками со Скандинавских гор. Одни валуны были похожи на молодых бегемотов, другие – на тюленей, третьи – на лягушек, четвертые – на голые бараньи лбы, пятые – на птичьи головы с огромным клювом. И по этой дороге недавно, в январе, яростно огрызаясь, отходили немцы к Демянску. В грязи валялись серые котлообразные каски, торчали воткнутые в землю штыки, зеленели на обочинах полуобнаженные коробки мин зимней кладки, валялись обрывки рыжих проводов, желтели снарядные гильзы и патроны в кюветах, лежали расплющенные машинами немецкие автоматы с длинными рогами-магазинами. За кюветами, опрокинутые кверху колесами, валялись немецкие повозки с погнутыми пустотелыми железными дышлами и оглоблями.
С середины дня началась непогода. Загудел над тайгой северный ветер, ударил мороз. Весны как и не бывало. Захрустела под ногами замороженная дорога. Будто в декабре, закрутились над нами, залетали редкие снежные пушинки. Высоко над дорогой, не обращая внимания на дурную погоду, кружил немецкий самолет, чертя в облаках молочно-белую кудрявую тропинку. С обеих сторон на нас глядела грустными зелеными глазами побитая войной тайга. Точно в буреломе, перепутались между собой перебитые снарядами или вырванные с корнями стволы елей, сосен, берез и осин. На изломах берез, как в ранах, бурунами застыл березовый сок, похожий на матовое жидкое стекло. На стволах израненных сосен сверкали янтарные капли смолы. Меж деревьев зияли наполненные водой воронки от авиационных бомб, сквозь мутный тонкий ледок глядели из воронок продырявленные пулями алюминиевые фляги и котелки.
По лесу катилось звучное, шумливое эхо пулеметной и артиллерийской пальбы. Немцы, отброшенные нашей пехотой, засели за рыбным заводом. Они зарылись в землю, опутались колючей проволокой и упорно сидели, собираясь сдохнуть в "Демянском котле".
Гулко, методически ухала наша дальнобойная батарея. Снаряды, шурша над нашими головами, уходили за озеро и громоподобно рвались там. Немцы почти не отвечали. Редко-редко с шелестом и подсвистом проносился над нашими головами немецкий снаряд, и бойцы тогда бросались в стороны, пластались в кюветах и ямах. Потом, видя, что я оставался на дороге, возвращались в строй и смущенно поясняли:
– Жить ведь, ей-богу, хочется. Потому и побежали. Нам кажется, что каждый снаряд обязательно упадет на нас…
– А вы по звуку судите, – отвечал я. Если он нарастает и, приближаясь к вам, резко свистит, берегитесь… Если шелестит вверху, бояться нечего: не в наш адрес идет посылка…
Бойцы засмеялись. Но в воздухе снова зашелестело и кое-кто бросился было к кюветам.
– Не к нам, не к нам! – закричали другие. – Чего бросаетесь в панику? Шелестит ведь совсем высоко…
Потом взвод продолжал двигаться молча. Каждый из бойцов старался во время уловить и оценить значение звуков, мечущихся над тайгой. Это были фронтовые звуки и взвод постепенно привыкал к ним, учился читать их куда с большим усердием, чем каждый из нас в детстве учился читать азбуку и букварь, а на студенческой скамье – понимать теорию сопротивления материалов или кантовское учение о "вращающейся туманности". Недаром говорят, что фронтовой месяц стоит целого года мирной учебы.
Немцы охотились за нашими дальнобойными батареями, стреляя по ним из глубины своей обороны. И когда послышался рокот наших самолетов (этот рокот всегда можно узнать среди других рокотов и звуков: ровный, поющий и упругий, никак непохожий на рыдающий рокот немецких самолетов), мы подняли головы, стали ожидать атаку наших самолетов на немецкие позиции. Но самолеты (их было всего три) прошли над нами, чтобы вдоль дороги выйти к немецким позициям с тыла, и начали вдруг ронять какие-то белые клубы дыма и пара. Клубы эти, кружась и расширяясь, опускались все ниже и ниже, редели и превращались в огромные рои невиданных насекомых, сверкавших своими белыми крылышками. Один из роев воздушное течение несло в нашу сторону и вскоре мы различили, что в воздухе кувыркались не насекомые или птицы, а многочисленные бумажные листы. Снизившись, они стали падать на деревья и на озеро, на дорогу и на головы наших бойцов. Это были советские листовки, обращенные к немцам.
Одни из этих листовок популяризировали Сталинский приказ № 55 от 23 февраля 1942 года. Другие, напечатанные по-немецки, рассказывали о кровавом пути гитлеровской Германии под руководством нацистов. Третьи воспроизводили обращение немецких военнопленных к своим коллегам о бесполезности войны и необходимости уничтожить гитлеровский режим в Германии. Были также иллюстрированные листовки, рассчитанные на возможность разжалобить немецких солдат. Вот изображена голодная женщина, окруженная детьми, которым она снова не принесла хлеба из опустевшего магазина. Изнуренная девочка, вцепившись в подол матери, пищала: "Мутти, хат видер никст гебрахьт?" (Мамочка, опять ничего не принесла?).
На другой листовке нарисован немецкий солдат, обвязанный платком, с засунутыми в рукава шинели озябшими пальцами и с винтовкой, как с кнутовищем, подмышкой. Солдат обреченно шагал по русским заснеженным полям среди бесконечных могильных крестов, на березовых лучах которых висели немецкие каски и сидели носастые черные вороны.
Все это сильные картины. Нас они брали за самое сердце, заставляя его сжиматься и холодеть. Художники нашей страны неплохо поработали, руководствуясь и вдохновляясь великим гуманизмом сталинских слов: "…было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом".
И вот, эти листовки были рассчитаны на людей. На людей они могли произвести потрясающее впечатление. Но много ли найдется людей в 16-й немецкой армии фон Буша, находящейся перед нами в Демянском котле? Пожалуй, мало. Это армия зверей, принявших на горе истории человеческий облик. Для них нужны бомбы и ненависть. Ненависть, воспитанная такими листовками, какие недавно мне пришлось прочитать в "КОМСОМОЛЬСКОЙ ПРАВДЕ". Снимок Золотовского о немецких зверствах так и встал сейчас перед моими глазами. Истерзанная девушка вскинула кверху мертвые руки, зовущие нас к возмездию. И кто же убил эту девушку? Ее убили немецкие мужчины, одетые в серо-зеленые шинели и пустившиеся с автоматом в руке в бандитский поход против "низших рас". Нельзя забыть слов под снимком Золотовского: "Молодой патриот! Перед тобой – труп истерзанной фашистами двадцатилетней комсомолки Клавдии Гавриловны Ерохиной. Этот снимок сделан в селе Черные Грязи в дни жестоких зимних боев. Запомни этот страшный документ и отомсти врагам!"
Да что снимок! Вот мы остановились на привал у 125-го пикета лесной трассы Валдай-Ивантеево. Наше внимание привлек бурый могильный холмик с воткнутым в него пропеллером самолета. На пропеллере чем-то острым была выцарапана надпись: "Здесь покоится погибший смертью храбрых летчик А.Я. Булин".
И, может быть, кроме этих строк моих записок, никто не расскажет родным товарища Булина о месте его героической смерти и погребения. Он погиб, тараня немецкий самолет, мстя немцам за Клавдию Ерохину. А разве мы не обязаны отомстить теперь немцам за смерть летчика Булина?
Мы сняли шапки и с обнаженными головами долго стояли над могилой незнакомого, но дорогого нам человека и товарища по оружию. Мы молчали. Наше молчание прервал подошедший врач полка. Он прочитал надпись на пропеллере, вздохнул и посмотрел мне в глаза.
– Вот, вы историк по образованию, – сказал он и показал пальцем на надпись на пропеллере. – А задумываетесь ли вы над вопросом о значимости подобных надписей для советской эпиграфики?
– Задумываюсь, доктор! – ответил я. – Но почему вы, медик, спросили меня об этом?
– В детстве, да и в юношестве, – признался доктор, – я очень интересовался этим вопросом. Я читал книги об итальянце Кола ди Риэнцо, о том как он основоположил эпиграфику – науку о надписях, как исторических источников. И мне кажется теперь, что эпиграфика отечественной войны имеет несравненно более героический материал, чем имели его прошлые века и неужели наша наука не займется собиранием и обработкой надписей на многочисленных памятниках войны?
– Займется, – уверенно сказал я. – Обязательно займется. Ведь люди, погибшие на дорогах наших побед, имеют право на бессмертие…
– Вот именно! – нетерпеливо прервал меня доктор. – Если в своем письме на имя Кола в июне 1347 года Петрарка писал: "Ты штурмуешь небо!", то о нашем поколении он сказал бы гораздо большее. Мы не только штурмуем небо, но и уничтожаем возродившихся людоедов до петрарковских веков. И каждая надпись над могилой павших советских воинов является сияющим золотом нашей исторической правды, которую должны знать и поколения помнить вечно о наших героях, отдавших свою жизнь за честь и независимость отчизны. Ведь еще с древнего времени люди начинали понимать мобилизующую и воспитывающую роль надписей над могилами своих героев. Разве не написали греки над могилой спартанского царя Леонида, погибшего вместе с тремя сотнями своих воинов в жестокой сече с персами за Фермопильское ущелье в 480 году до нашей эры: "Странник, возвести Спарте, что мы легли здесь все триста, повинуясь законам отечества"?
– Мы тоже понимаем, – возразил я. – И, вероятно, займемся этим, как только победим Германию…
– Конец прива-а-ала-а! – послышалась команда.
Бойцы вскинули автоматы на грудь или взяли на ремень винтовки, примостили за спиной зеленые минометные плиты, положили на плечи тяжелые бронебойки и минометные стволы.
– Шаго-ом марш!
И мы помаленьку пошли дальше, оглядываясь через плечо на могилу летчика Булина. Вокруг нее верными стражами стояли березы, покрытые замерзшими слезами весеннего сока. Мимо могилы, грохоча и подпрыгивая на бревенчатом настиле дороги, бежали и бежали к фронту машины со снарядами, с горючим и с продовольствием. Катились пушки на машинных прицепах, шла конная артиллерия. За всем эти снова двигалась пехота и пехота… Россия готовилась к наступлению.
Шли пока бои "местного значения", как именовались они в сводках Совинформбюро. Войска 34-й и 11-й армии колотили 16-ю немецкую армию в болотисто-лесном треугольнике Демянск–Лычково–Залучье.
Часов в одиннадцать ночи мы пришли в боевые порядки. Фронт полыхал огнями и гремел, как тропическая гроза. В небесную темноту то и дело взвивались ракеты, развевая свои золотые гривы и заливая багряным светом вершины сосен, таежные просеки, снеговые и сложенные из камня окопы. Казалось, что лес в эти мгновения оживал и, трясясь в дикой пляске, рычал и рокотал, как чудовищный зверь или как водопад Ниагара.
Мои люди сперва жались друг к другу, разговаривали срывающимися дрожащими голосами, потом успокоились и начали утолщать бруствера своих окопов, устанавливать пулеметы, проверять гранаты.
В тылу, мечась над лесом, полыхало зарево пожара. Это немецкие снаряды зажгли наше село Большое Уклеено. Наутро предстоял бой.
…………………………………………………………………………….
Местные бои и стычки продолжались весь день. К вечеру линия фронта стабилизировалась в районе Пестово (Это не то Пестово, что западнее Валдая, а то, которое на Демянском направлении).
Немецкие позиции расположились за озером, в Исаково. Рыбный завод остался в наших руках…
Так прибыли мы снова на северо-запад.
22 марта – 18 мая 1942 года
Северо-западный фронт.
Евгений Белых для Кавикома
Наверх