ОЧЕРК 10. ОТ БЕЛГОРОДА ДО ОПОШНИ. Н. Белых.
В Белгород мы вступили утром, перейдя тщедушный в этих местах Северский Донец по наполовину разрушенному мосту. Пропуская мимо себя роту за ротой, орудие за орудием, я некоторое время смотрел на реку. Зеленые осоки, будто волосы подводной красавицы, космами стелились по воде, шевелились и чуть слышно шелестели. В осоках, зацепившись штаниной за ниспадавшую с берега сетку из колючей проволоки, книзу лицом качался на воде труп немецкого солдата в мокром серо-зеленом френчике.
Накрапывал дождик. Но капли его были крупные, серебристые. Они больно хлестали по серому лицу реки, отчего лицо это становилось рябым, неприветливым и сердитым. А сердиться было чего. Дымились городские руины, лежал щебень прямо на берегу, зияли глубокие воронки, догорали дома, лежали опрокинутые досчатые заборы, стояли обгорелые и расщепленные снарядами тополя.
На Донецкой улице война почти не сохранила домиков. Да и сохранившиеся имели печальный вид. Они стояли с выбитыми стеклами и с вышибленными рамами и дверьми, с сорванными крышами и с пробитыми стенами. Вся улица изрыта немецкой траншеей, ответвления которой забегали во дворы и в подвалы, под стенами домов шли к дзотам и дотам, к бетонированным пулеметным гнездам.
За домами, по огородам и на лужайке – везде была целая серая паутина проволочных заграждений.
Тут и спирали Бруно и переносные "ежи", тут и переносные саперные сети и пакеты Фельдта, похожие на детские кроватки; тут и проволочные сети в три кола и усиленные проволочные заборы; тут и проволочные силки на "спотыкачах" и проволочные "купола" со стальными петлями; тут и кудлатые бурые вороха проволоки "внаброс". Удивительное подражание человека лесному пауку.
А по скату крутого бугра, вознесенному над улицей и открывающему вид чуть ли не на три четверти всего города и на окрестные дороги, несколькими ярусами шли окопы с тупиками и уширениями, с ходами сообщения и с выходными ступеньками, со стремянками и аппарельками, с водоотводными канавками по краям и с деревянной одеждой на крутостях, с нишами для боеприпасов, с перекрытиями и блиндажами, с одетыми доской бермами, с каменными брустверами и бойницами, с пулеметными площадками и даже с благоустроенными уборными, жижа из которых по извилистым канавкам стекала в клоаки, вырытые у подножья бугра на огородах.
Долго жить здесь собирались немцы. Крепко и основательно строили они свои укрепления и рубежи. Произошло, однако, неожиданное: наши автоматчики ударили в спину немцам, обойдя всю их систему укреплений. И вот, по зеленому лобастому бугру, по благоустроенным окопам, в блиндажах и аппарельках, на брустверах и в клоаках – везде валялись трупы и трупы солдат одиннадцатого армейского корпуса, валялись трупы танкистов третьего танкового корпуса немцев.
С трудом выбились мы из Белгорода на скользкую глинистую гору. Орудия люди тащили на руках, так как лошади падали на колени и беспомощно бились в желто-красном глиняном месиве. И напрасно ездовые звонко щелкали над лошадьми своими ременными кнутами: бывает предел, за которым чувство страха и боли умирает.
В лесу, километрах в двух юго-восточнее слободы Пушкарной, мы встретились с засеками и завалами. Крест на крест наваленные, умирающими вершинами глядели на нас деревья и шелестом увядающей бледно-зеленой листвы просили не забыть о них, падших под топорами немецких саперов. Иные деревья были повалены как попало и потрескавшиеся серые комли их, неотделенные от высоких пней, смотрели в небо наподобие орудийных стволов.
Одолев завалы, мы повернули на Запад.
Часа через четыре мы получили возможность немножечко отдохнуть в лесу, в урочище "Большой должик". Это в двух десятках километров восточнее Борисовки.
……………………………………………………………………………
Через Борисовку, более похожую на огромный город-село, чем на деревню, мы проследовали ночью. Мягкая, как пудра, пыль на улицах. Дремлющие тополя и нежно-теплый воздух. Белые стены жилищ и вишневые палисадники. Плетни у садов и калитки у ворот. Близка Украина.
…………………………………………………………………………….
Совсем недавно предатель Власов, организатор "Русской добровольческой армии при немецких вооруженных силах", проводил в Борисовке "народное вече" и предлагал населению создать Борисовский полк для борьбы с Красной Армией. Одна из женщин швырнула в предателя осколок кирпича, а через час ворвались в Борисовку наши танки. Героиню-женщину нашли повешенной на перекладине ворот.
Молодой танкист, сын погибшей героини, бережно положил труп матери на броню своего танка.
– Товарищи! – сквозь слезы обратился он к своим боевым друзьям. – Моя мать родилась в Грайвороне. Она знает туда дорогу и поведет нас даже мертвая. Она, как боец, поможет нам брать Грайворон. Вперед, друзья! С нами наступает на врага моя старая мать…
И танки, грохоча и заволакивая улицы дымом и пылью, помчались в новый бой. Их теперь нельзя было ничем остановить…
…………………………………………………………………………….
Утром полк миновал маленькую станцию Ново-Борисовку и часам к восьми расположился на привал в могучем сосновом бору южнее станции. Немцы бежали отсюда в животном страхе и панике. Они даже не успели взорвать сотни тысяч своих снарядов и бомб, сложенных в бесконечные штабеля. Они не сожгли продовольственные склады, не увезли повозки на резиновых шинах, не пожгли ракеты.
Наши солдаты ножами потрошили длинные алюминиевые "Лейхьт-патронен" с разноцветными поперечными полосками, извлекая из узких серебристых гильз белые шелковые парашютики и, стряхнув с них мучнистую тальковую пыль, мастерили из парашютиков вполне мирные вещи – подворотнички и носовые платочки. Не дремали и наши химики. Они организовали массовое изучение немецких шашек нейтральных цветных дымов. Целые склады этих шашек были брошены немцами в полном порядке. На входных дверях некоторых складов висели даже замки и свинцовые пломбы.
Вскоре на лесной прогалине засветились радужные дымы, зазвучали команды.
– Терку выдернуть! – слышался голос начхима. – Шашки бросай!
Позванивая и играясь оставшейся на указательном пальце проволочной цепочкой, выдернутой из оранжевого корпуса шашки, боец-химик радостно разъяснял мне, что немецкие шашки цветных нейтральных дымов являются хорошей вещью и здорово нам пригодятся: дымовыми сигналами можно разговаривать, дымом можно маскироваться.
…………………………………………………………………………….
Через час мы простились с сосновым бором и устремились вперед, подбадриваемые непрерывным грохотом наступающих батарей. Над нашими головами то и дело звучал жеребячий гогот акустических немецких ракет. Эти ракеты были предназначены для имитации звука летящих мин и порождения паники среди русских. Немцы, мастера различных "кунштюков", надеялись и на этот фокус: в лесах они оставляли не только своих смертников-снайперов, но и бросателей воющих ракет. Но, как старого воробья на мякине не обманешь, так и нельзя было напугать наших солдат гогочущими ракетами, если эти солдаты не убоялись немецких "Тигров" и "Фердинандов".
…………………………………………………………………………….
Перед рассветом мы прошли через город Грайворон на границе РСФСР и Украины.
На городских улицах, прижавшись к домам, чернели подбитые немецкие танки и громоздкие самоходные пушки. В кюветах и у забора, задрав мертвые ноги, лежали убитые лошади и коровы, овцы и собаки. Рядом с ними, опрокинувшись навзничь или пав ниц, валялись убитые или раздавленные танками немцы. Их было много. Они были не только на улице, но и в садах, на буграх и лощинах. Они покрывали землю, как рои дохлой саранчи.
Дневали мы на берегу Ворсклы, в деревне Козинка, а с наступлением темноты, изменив маршрут, двинулись на Ново-Софиевку. Лугами и перелесками шли наши колонны в туманной мути. Шли, тускло озаренные луной. С юга, из-за Богодухова, непрерывно слышался грохот боя. Танковые соединения Катукова и Ротмистрова вместе с гвардейцами Чистякова избивали там немецкую бронетанковую дивизию СС "Викинг" и массу других дивизий, рвавшихся к Богодухову из Нового Мерчика, из-за Константиновки (Проиграв Курскую битву, немцы тщетно пытались догнать и возвратить вчерашний день. Они все еще жили иллюзией, что летнее наступление Красной Армии сорвется).
Гремели орудия и на Западе, в районе Ахтырки и южнее ее. Они гремели уже на западном берегу Ворсклы, на тет-де-понах, захваченных 14 августа войсками генерала Трофименко.
Ахтырку, как последний свой плацдарм на восточном берегу Ворсклы, немцы обороняли с особым ожесточением. И гул боя с ахтырских бугров волнами шел к нам, катился по старинному Ново-Софиевскому парку, тревожа листву вековых кленов на софиевском бугру. Земля ощутимо дрожала и по озерной глади, в которую гляделись клены, пробегала рябь, пробегали тени.
Мы пришли сюда в ту августовскую ночь, когда померкла вдруг луна, погашенная павшей на нее тенью земли, когда немцы снова сжимали в ахтырский кулак свои силы из 7-й, 11-й "Великая Германия" танковых дивизий, из 10-й мотодивизии и 112-й пехотной дивизии, срочно переброшенной из-под Брянска. Они намеревались этим левым кулаком пробить себе дорогу на Богодухов через Каплуновку. Правый кулак в стальной перчатке танковой дивизии "Мертвая голова" немцы сжимали в районе Большой Рублевки. Они хотели оттуда пробить себе дорогу через Колонтаев на Северо-восток.
Наш 22 гвардейский воздушно-десантный стрелковый полк, входивший теперь в состав Воронежского фронта, переживал ночь перед новым боем. В парке и на самом бугре стучали колеса повозок, подвозивших боеприпасы. Под кленами там и здесь слышались голоса: командиры и политруки беседовали с бойцами. За парком, в бурьянах и подсолнечниках, артиллеристы со своими пушками сидели в засадах. Кухни спешили с завтраком, роняя из поддувал золотисто-красные угли. Минометчики готовили "огни".
Двести немецких танков 18 августа 1943 года прорвали восточнее Ахтырки правый фланг войск генерала Трофименко и устремились на юго-восток. Мы вышли навстречу этой стальной лавине, прорвавшейся к Каплуновке.
Второй батальон полка находился в этот момент в резерве командира дивизии.
Командир, маленький, черненький и остроносый генерал Стенин, примчался к нам на своем сереньком "Виллисе".
–Бой, братцы, – сказал он, – будет насмерть. Не сметь мне, отступать перед немецкими танками. Слышите, не сметь! Резерв я могу бросить в бой в любую минуту. Слышите, в любую минуту! Немец нажимает…
Потом генерал Стенин вызвал к себе командира батальона Василия Савельевича Пацкова и меня, исполнявшего должность начальника штаба.
– Смотри вот сюда, адъютант старший! – сказал он, обращаясь ко мне и развертывая карту. – Вот здесь (генерал сперва ногтем, а потом карандашом прочертил кривую линию на карте), вот здесь расположите свой батальон. И ни шагу назад с этой линии, если немцы прорвутся через боевые порядки. Слышите, ни шагу назад! Вперед тоже ни шагу без моего разрешения. Пойдете, когда я прикажу. Слышите, когда я прикажу!
Своими позициями, как серпом, мы охватили западную окраину деревни Купьеваха. Окопы вырыли в кукурузе и подсолнечниках, достигших высоты добрых трех метров. Сюда же подошли наши танки. Замаскировавшись вблизи КП батальона, они нацелили свои орудия на шоссе, шедшее на запад к деревне Ходунаевка.
…………………………………………………………………………….
В полдень мы завязали встречный бой.
Стаи немецких "Юнкерсов", воя и визжа, непрерывно появлялись над нами. Они осыпали нас бомбами, били пулеметным огнем. Все вокруг покрылось дымом и пылью. Прямо из кузовов машин били по самолетам наши скорострельные зенитные пушки, били пулеметы. В воздухе шумели воздушные бои. Сбитые немецкие самолеты, горячими факелами проносились над нами. Ударившись о землю, они вспыхивали мгновенным красным кудрявым пламенем и разлетались в клочья, грохоча и наполняя воздух черной пылью сажи. Немецкие летчики, раскачиваясь на стропах под серыми куполами своих парашютов, медленно опускались на землю, которую жгли перед тем и били бомбами и пулями…
Мы оглохли от взрывов и, как рыбы на сухом берегу, шли и ползли вперед с широко открытыми ртами: мы хотели уберечь хотя бы барабанные перепонки. А воздух стал густым и горячим. Им трудно было дышать. Он был насыщен гарью и особым смертоносным металлическим зловонием взрывчатки.
Мы шли вперед, порой бежали, порой просто ползли, но вперед и вперед. Чертополох запустевших при немецком господстве полей, неимоверно высокие травы, кукуруза и подсолнечники – все это скрывало нас от немецкого наблюдения, и мы вплотную подбирались к немецким танкам и бронемашинам. Мы жгли их бутылками с горючей смесью, били гранатами, захватывали.
В широком поле бушевал огонь. Горели танковые костры, горели автомобили, горели люди. Смрад насытил воздух. Жирный дым повис над степью. Шел бой не на жизнь, а на смерть. Непосредственно в боевые порядки пехоты пришли дивизионные пушки. Своими колесами они равнялись по передней цепи наступавших пехотинцев, своим огнем они вели пехоту вперед. Бронебойными снарядами они били почти в упор по немецким машинам, открывая в истории артиллерии новую страницу ее боевого применения.
И немец попятился.
Я не видел в эти дни ни одного нашего человека чисто вымытым: негде было мыться, некогда было мыться. Мы походили на усердных кочегаров, работавших по авралу. С запыленными и покрытыми копотью лицами, с горящими глазами и с какой-то нечеловеческой яростью люди рвались вперед и вперед.
В ночь под 22 августа наш батальон пережил такой бой, что не забыть его во всю жизнь тем, кто остался в живых.
На нашем пути встал немецкий узел сопротивления в районе деревни Чемодановка. Весь день 21 августа мы вели бои на подступах к Чемодановке, но и к наступлению вечера не смогли достичь успеха.
Вечером мы с Пацковым были вызваны к командиру полка майору Чукову.
Мы застали его задумчивым и хмурым. Он лежал животом вниз под деревом прямо на запыленной траве и, привстав на излокоток левой руки, указательным пальцем правой елозил по расстеленной перед ним зеленой топографической карте.
Красный отблеск заката лежал на карте, на узкой загорелой руке Чукова, на его стриженной русой голове, на худощавых щеках, на длинном костлявом носе и на еле заметных усиках-бланже.
Внезапно он поднял голову и посмотрел на нас серыми возбужденными глазами. В белках его огненными волосками краснели жилки. Жестом руки он приказал нам садиться.
С минуту мы молчали. Нам не положено было начинать разговор первыми, а Чуков почему-то медлил. Потом он заговорил шепотом, и мы с трудом разбирали его слова, напрягая свой слух. Но мы не сердились на Чукова. Мы знали этого боевого командира, который со своим адъютантом Плешаковым бесстрашно лазал в боевых порядках рот и даже взводов, не гнулся под пулями и не кланялся минам или снарядам. Однако в моменты сильнейшей взволнованности он непроизвольно понижал голос до шепота и это означало, что Чуков решился на все, пусть даже на самое крайнее.
– Вот дорога на Котельву! – шепча, двигал он ногтем по карте и прочерчивая еле заметную извилинку. – Эту дорогу мы должны пройти, как бы ни трудна она была. Не мешайте, Василий Савельевич, не мешайте! – сердито прервал он Пацкова, хотевшего что-то сказать. – Не мешайте и только слушайте. Вот что поймите: ключ к дороге на Котельву лежит в Чемодановке. Она должна пасть этой ночью. Хватит топтаться перед ней! Воевать, что ли разучились? А если не разучились, то…
Чуков обстоятельно и не спеша, поставил нам задачу на штурм Чемодановки. Левее нас должен был действовать первый батальон смельчака и боевого разгоралы старшего лейтенанта Игнатченко, чубастого блондина, похожего на казака и готового на самые смелые бои. Первому батальону предстояло штурмовать "Опытную станцию". Правее нас, из района совхоза Осетняк наступал 27-й полк нашей дивизии.
По данным полковой разведки, узел немецкого сопротивления находился в самой Чемодановке. Но наши личные наблюдения противоречили этим данным. Тогда, посоветовавшись, мы с командиром батальона решили действовать несколько иначе, чем требовал Чуков.
Выслали батальонную разведку.
Она вернулась через час. Теперь стало совершенно ясным, что нам надо действовать не в лоб на Чемодановку: в деревне находилось лишь небольшое число немецких автоматчиков и две-три пулеметных точки, а сам узел сопротивления расположился в лесу севернее Чемодановки. Это означало, что при занятии нами деревни, мы оказались бы в огневом мешке и были бы сметены фланговым огнем. Немцы рассчитывали на нашу ошибку.
Итак, командир батальона решил правым флангом батальона ударить по северной части рощи, где находилась танковая группа немцев, а левому флангу приказал атаковать пушечную группу и ее пехотное прикрытие. Одновременно небольшую группу автоматчиков мы направили прямо на Чемодановку и поручили ими ворваться в деревню и наделать как возможно более шуму. Этим мы рассчитывали создать у немцев впечатление, что наступаем главными силами на Чемодановку и отвлечь туда их внимание.
Ночь была теплая, безветренная. Лохматые облака медленно плыли над нами. Ущербная луна то выглядывала на мгновение сквозь прорехи облаков и серебрила своим светом росистую траву и листву деревьев, то снова пряталась за облаками и тогда становилось темно и хмуро.
За лугом и за балкой на буграх чернела роща. За рощей (мы это знали по карте) лежала дорога через Михайлово на Котельву и на Полтаву. Но в роще были немцы. Они держали в своих руках ключ от дороги на Котельву.
…………………………………………………………………………….
Медленно наступала полночь. Фиолетовые, красные и зеленые гривы ракет развевались над рощей. И тихо было в дубовом лесу. Ни выстрела, ни звука.
– Пора! – очень нежным, братски теплым голосом сказал Василий Савельевич. – Пора, Николай Никифорович. Вы, как условленно, пойдете с правофланговой группой. Возьмите с собой Лещева и Федотова. Эти не подведут, не струсят. Они будут у тебя связными… Ну, а я двинусь на левом фланге… Действовать будем заодно. Дайте-ка эти записки с первым и вторым вариантом боя…
Приняв от меня свою пару записок и оставив мне другую их копию, Василий Савельевич простился со мной. Он легонько толкнул меня пальцем в спину. – Ну, иди. Если что, присылай мне свой "вариант", как сложится обстановка. Пришлю и я, если потребуется…
…………………………………………………………………………….
Рядом со мной шагал любимец батальона светловолосый и голубоглазый, как малый ребенок, и смелый, как Чапаев, лейтенант Василий Иссидорович Бублеев.
– Как взвод? – спросил я.
– Люди и все тринадцать противотанковых ружей готовы к делу! – скороговоркой ответил Бублеев и по привычке высморкался. Немного помолчав, он добавил. – Я уж так решил, или победю или умру…
– Лучше победи, – сказал я. Это лучше, чем умирать…
– Точно, это лучше…
…………………………………………………………………………….
По росистой траве солдаты бесшумно катили одну полковую семидесяти шести миллиметровую пушку и две батальонные сорокапяти-миллиметровки. Бронебойщики двигались во главе роты.
Облака совсем затянули небо, и стало темно. Незамеченные немцами, мы пробрались на покрытый кустарниками берег балки. На другой стороне ее, метрах в трехстах от нас начинался занятый немцами лес. Черный, дышащий прохладой, он теперь не только молчал, но и не освещался ракетами.
– Может быть, они ушли? – шепотом сказал Бублеев. – Тишина какая.
– Подожди, Вася, – возразил я. – Немцы просто учуяли нас и притаились…
– Да откуда они нас услышат? – усомнился Бублеев. – Мы беззвучнее кошек подкрадываемся…
– Мы подкрадываемся, это верно. Но позади нас музыка играет. Послушай.
И Бублеев услышал: позади нас, точно коростель, с характерным попискиванием скрипела катушка телефонного кабеля.
– Сволочи! – выругался Бублеев. – Это полковые телефонисты тянут к нам свою нитку. Морду им надо бить, что не умеют брать провод с мотка, и тянут эту скрипучую катушку…
Не успел Бублеев до конца выругаться, как ослепительный грохочущий огонь брызнул нам почти в глаза. Он был неимоверно плотен и горяч. Но бесчисленные струи трассирующих пуль, снарядов и ракет неслись немножко выше нас. Немцы били туда, где скрипели телефонные катушки.
Мы оглянулись. Наши орудия стояли почти рядом, прикрытые высокими кустами от глаз врага. Они молчали. У колес и у станин орудий притаились артиллеристы.
В это время послышалась автоматная трескотня в Чемодановке. И сейчас же огонь из рощи в нашу сторону почти прекратился. Мы увидели, как целый поток, целый ливень светящихся снарядов и пуль из рощи устремился на Чемодановку. Там запылали хаты.
Мы молча ожидали. Нам слышно было лязганье немецких танков, начавших продвигаться к Чемодановке. Потом туда ударили минометы. Немцы поверили, что наши главные силы наступают на Чемодановку, и они готовились к контратаке.
И когда мне показалось, что немцы ослабили свои силы перед нашим правым кулаком, я подал сигнал.
Ударили наши орудия и бронебойки, грохнули гранаты: мы решили ошеломить немцев звуком, чтобы посеять у них панику. Потом бросилась в атаку наша пехота.
В лесу заполыхали машины, бочки с керосином и сложенное в штабель прессованное сено. При свете пожара мы видели своих солдат, ворвавшихся в траншеи противника, в его дзоты и блиндажи. Казалось, что все уже кончено, и мы можем торжествовать победу. Но никогда не нужно кажущемуся верить в бою. Правее нас залязгали танки. Стреляя на ходу, они вырвались в лощину, и зашли к нам в тыл. В это же время другие танки ударили по нас из засады. Танки зажали нас своим огнем со всех сторон.
– Бублеев, держись с фронта, – приказал я, а сам бросился к орудиям. Они стояли на скате лощины и на них была теперь вся надежда.
Со мной бежали связные. Черный немецкий танк, плеская огнем, громыхал нам навстречу. Он был между нами и нашими орудиями. Размахнувшись, я бросил в него противотанковую гранату и упал.
От взрыва дрогнула земля. Освещенный всплеском взрыва, танк закружился на одной гусенице. Он продолжал стрелять из орудия, но он уже был не тот страшный танк, который мог раздавить человека гусеницами. Мы пробежали мимо него к своим орудиям.
– Стреляйте, черт вас возьми! – закричал я на артиллеристов. – По танкам стреляйте!
– Куда же стрелять, товарищ старший лейтенант? – возразил сержант Бирюков. – Там наши люди…
– По танкам стреляй! – повторно приказал я. – Наши люди уже в немецких траншеях…
Артиллеристы в момент развернули орудия и выстрелили. Один из танков немедленно помчался на пушку Бирюкова. – Вжж-и-и-ив! – проголосила болванка и мы инстинктивно бросились за щиток орудия. Бирюков тем временем сам лично всунул снаряд, закрыл замок. Но выстрелить он не успел: красноармеец Федотов бросился к танку и кубарем покатился под гусеницы.
Оглушительный взрыв покатился по лесу. Я на мгновение закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел подбитый танк. Он пылал в каких-нибудь двадцати шагах от орудия. Почти рядом с танком на загоревшейся траве лежал труп красноармейца Федотова.
…………………………………………………………………………….
Мы выкатили пушки к самой роще и начали бить по просеке. В это время запылал новый немецкий танк, подожженный лейтенантом Никишиным.
Уловив момент, который чувствуется в бою интуитивно, но не поддается описанию, мы поднялись и снова бросились в рукопашную, так как подоспевший немецкий резерв выбил наших солдат из траншеи.
Заскрежетало железо и зазвенели каски под ударами прикладов. Стон наполнил лес. Казалось, стонали и хрипели сами деревья. Солдаты душили друг друга, били кулаками и прикладами, били касками по лицу и были глухи к взаимным мольбам и стонам. Они не берегли себя и не давали пощады врагу.
Немцы не поддавались. Их оборона оказалась плотнее, чем мы предполагали. К месту боя подбегали новые группы немцев. Вдали слышался шум моторов. Кругом стонали раненые, лежали убитые. Лежал среди них труп и лейтенанта Никишина, сжегшего перед тем немецкий танк. Возле меня была теперь горсточка солдат и самые смелые из них – комсомолец сержант Арсеньев и усатый красноармеец, бывалый воин, Лещев.
Продолжение следует
Евгений Белых для Кавикома
Наверх