ОЧЕРК 13. РЫБЧИНО - РУМЫНИЯ. Н. Белых. Продолжение.
Это было рискованное решение, но нам казалось вполне оправданным: выход к Бугу и лишение немцев их подготовленных в Константиновке позиций, упрочало наше положение и позволяло нам достичь цели без излишних потерь в бою с немецкими заслонами на подступах.
Так мы и сделали. В нашем тылу продолжали гореть немецкие ракеты. Немецкие пулеметчики и автоматчики стреляли по воображаемым врагам. Немецкие батареи из-за Буга лупили по курганам, на которых мы сидели два часа назад. Между тем, грязные и мокрые, мы часа в четыре утра ворвались в Константиновку, перебили немецких патрулей и прошли на самый берег Южного Буга.
Ни выстрела, ни крика. Только Буг шумел сердито и ворчливо. Он здесь не широк, метров в сто-сто пятьдесят. Но пробраться через него в Богдановку оказалось невозможно.
Подорванный и заминированный немцами, мост лежал наполовину залитый водой. На противоположном каменистом берегу стояли два немецких танка с обращенными в нашу сторону орудиями, а на чернеющих крышах богдановских домов копошились немецкие солдаты с пулеметами. Они не стреляли только потому, что не знали еще о вступлении нашего полка в Константиновку.
Наши разведчики доложили, что в южной части Константиновки сконцентрировано несколько сот немцев, которые на лодках и плотах продолжали переправлять на правый берег коров, баранов и другое имущество. Кроме того, к южной окраине Константиновки подтягивались группы немцев из числа тех, мимо которых ночью прошел наш полк.
Перед нами встала серьезная проблема. Продолжать сидеть в Константиновке молча, мы не имели никакого нравственного права. Но и проявлять себя в таком огромном селе, как Константиновка, где могли бы свободно разместиться две полнокомплектные дивизии, тоже надо было умеючи. Во-первых, немцев здесь было больше, чем нас, и они имели артиллерию. Во-вторых, на Константиновку с бугров правого берега Буга смотрели десятки немецких батарей, готовых открыть огонь в любую минуту. В-третьих, с нами были только полковые орудия, а дивизионные пушки капитана Чешского отстали от нас в районе Арбузиновки и не успели пока подойти.
В этих условиях всякий ложный шаг мог погубить полк без всякой существенной пользы. И майор Котов, бледный и хмурый от переживаний и переутомления, сидел на каменной оградке у одной из хат, напряженно обдумывая создавшееся положение. Он, казалось, не замечал проливного дождя и ветра. Шуба на нем обвисла, по тонкой худой шее бежала, падая с вымазанной в грязь шапки, тоненькая мутная струйка воды.
– Ну, начальство! – вдруг обратился он ко мне, вскинув на меня бледно-голубые фанатично блестевшие воспаленные глаза. – Думай, что делать будем?
– Надо больше грохоту и шума, – вырвалось у меня…
– Что, что? – переспросил Котов с каким-то особенным вниманием и, вскочив с оградки, распорядился. – Немедленно вызвать ко мне командиров батальонов!
…………………………………………………………………………….
Через двадцать минут десятка полтора мелких групп, созданных из автоматчиков и гранатометчиков, начали действовать по всей ширине села. Поднялся такой грохот и шум, будто в Константиновку ворвалась целая наша дивизия.
Бросая коров и баранов, немецкие солдаты на лодках и просто вплавь устремились через Буг. Наши пулеметы тем временем открыли огонь из прилегавших к берегу домов, из брошенных немцами окопов, просто с песчаной отмели, немного прикрывшись разбросанными здесь гранитными камнями.
Часам к десяти утра 22 марта 1944 года мы стали полными хозяевами Константиновки и обосновали свой штаб в большом кирпичном здании, вчера еще занимаемом румынским "консулом" (Надо иметь ввиду, что до нашего прихода на Южный Буг, река считалась границей Румынии. На левом берегу гуляла немецкая пограничная стража, на правом – румынская. На каменистом берегу мы увидели и разрушили пограничный столб с румынским и немецким гербами. В Константиновке, представляя румынские интересы, был королевский румынский "консул").
Немцы открыли по Константиновке ураганный огонь из пушек и минометов, расположенных на буграх и в рощах за Богдановкой. Они били по всем улицам, по площадям, по двору МТС, обнесенному колючей проволокой и наполненному десятками больных тракторов и комбайнов, помещенных сюда как в концлагерь. Теперь им нечего было жалеть навсегда для них потерянную Константиновку.
Треск и грохот наполнили улицы. Горели и рушились дома, брызгали осколки кирпичей, взлетали в воздух крыши и глыбы самана. Но полк почти не имел потерь, так как все батальоны залегли у самых ближних к реке домов, а немцы били по центру села и по восточной окраине.
Так продолжалось минут двадцать. Потом огонь прекратился и в затянутых густым черным дымом улицах Константиновки воцарилась тишина. Только шумели и трещали пожары, гудел ветер в густых проводах и в латинах раскрытых построек.
– Идут пушки Чешского, – доложил нам по только что наведенному телефону наш наблюдатель из центра села. – Где им стать?
– Пусть останутся там, где сейчас, – ответил майор Котов, – а Чешскому выдвинуться лично на наш командный пункт. Здесь уточним все необходимое…
И вдруг, черт возьми, мы своими глазами увидели пушки Чешского. Вытянувшись в колонну, они двигались к МТС прямо посредине улицы, соблазненные наступившей тишиной. Во главе дивизиона ехал сам капитан Чешский.
Мы с майором Котовым, сломя голову, бросились навстречу пушкам.
– За дома, за дома прячьте пушки! – кричал Котов. – С ума вы сошли что ли, немец видит вас, как на ладони!
– Испугались, – насмешливо возразил командир 3/9 артполка капитан Чешский, безбоязненно тронув длинными пальцами свои маленькие темно-золотистые усики. – Вот сейчас выкатим пушки на берег и дам немцам прямой наводкой такого огня, что они легче пуха полетят из Богдановки…
Не успел Чешский закончить свою фразу, как на правобережных буграх загремело, загрохотало и с певучим звоном и визгом, нагнетая воздух, к нам начали приближаться снаряды.
– Ложи-ись! – закричал кто-то тревожным голосом, и сейчас же начали рваться снаряды по всей улице.
Упав за толстые стены каменного дома, мы видели всплески огня и дыма прямо у самых наших орудий; видели вставших на дыбы и опрокинувшихся на спину лошадей; видели упавших ниц артиллеристов.
В каких-нибудь полминуты все лошади дивизиона были перебиты, а пушки, подброшенные взрывами снарядов, покосились и, задрав стволы, беспомощно стояли под прицелом внезапно умолкнувших немецких орудий.
Немцы или считали, что они разбили пушки, или прекратили огонь с хитростью, чтобы выманить к пушкам наших людей из-за укрытий и потом накрыть их огнем. Только наступила снова тишина.
Чешский подбежал к нам. Он был неузнаваем. Губы его тряслись, по бледному лицу катился пот, темно-серые глаза его блуждали, как у полоумного, на буром воротнике его короткой зеленой тужурки была кровь.
– Что делать! – простонал он. – Погиб весь дивизион…
Но случилось тут почти невероятное. Артиллеристы, казавшиеся нам убитыми, стремительно повскакивали с мостовой и бросились от пушек к домам.
Одна из немецких батарей дала залп и снаряды, один за одним, взорвались вдоль улицы, параллельно нашим орудиям.
– Пушки целы! – кричали артиллеристы, по-за изгородями и по канавам пробираясь к нам. – Целы пушки, только лошади погибли…
Чешский облегченно вздохнул и очень смирно, почти заискивающе сказал Котову:
– Майор, голубчик, выручи, иначе мне… расстрел…
Котов поморщился, потом покликал меня.
– Вот что, начальство, – сказал он. – Пушки надо убрать с глаз немцев, за дома спрятать…
– А немцы? – спросил я. – Они держат наши пушки на прицеле.
– Это верно, – сказал Котов и, обращаясь уже к капитану Чешскому, спросил: – Сколько времени потребуется немцам, чтобы накрыть наши пушки огнем?
– В полминуты накроют, – с тяжелым вздохом ответил Чешский.
– В полминуты, – вполголоса повторил Котов. Потом, взяв меня за плечо, он сердито, будто именно я был в чем-то виноват, прокричал мне в ухо: – Пушки надо убрать со скоростью в одну четверть минуты. Ведь в сказках Андерсена успевал натренированный парикмахер сбрить зайцу усы на бегу…
…………………………………………………………………………….
Мы создали столько групп людей, сколько стояло на улице орудий. В каждую группу включили такое количество людей, чтобы каждому человеку пришлось осуществить только одну функцию на протяжении четверти минуты времени. Один должен был, подбежав к орудию обрезать постромку, другой – свалить с хобота орудия мертвую лошадиную ногу, третий – убрать камень из-под правого колеса и так далее. Каждому артиллеристу было указано за что вцепиться, чтобы катить орудие и, наконец, каждому орудию было приготовлено место для укрытия. В это место и должна была группа поставить свое орудие за четверть минуты.
По нескольку раз каждый исполнитель повторил свою задачу, прикинув в уме, осмотрелся. Малейшая ошибка могла вызвать промедление, а промедление означало смерть и для орудия и для людей.
По сигналу все команды из-за своих укрытий бросились к орудиям, а наш полковой химик устроил к этому времени задымление улицы со стороны, обращенной к немцам.
Совершилось! Немецкие пушки ударили по улице в тот момент, когда все орудия Чешского были уже доставлены в укрытия.
Это было самое главное. О лошадях мы не болели душой, так как имели более сотни больших ганноверских меринов, захваченных у немцев.
– Только вот поймут ли они наши русские команды? – сомневались артиллеристы.
Совсем повеселевший, капитан Чешский авторитетно заявил:
– Поймут. Им следует только дать хорошего кнута, и все поймут…
Когда артиллеристы отошли к орудиям, Котов поманил к себе Чешского и прошептал ему на ухо:
– Вам, чертушке, тоже следовало бы дать хорошего кнута, чтобы в другой раз понимали язык общевойскового командира. Но, все так хорошо кончилось, что…давай, выпьем по глоточку.
Майор Котов отстегнул всегда носимую на ремне флягу с водкой и приказал ординарцу принести закуску…
…………………………………………………………………………….
В глубокой темноте и в потоках проливного дождя, ночью начали мы форсировать Южный Буг за каменоломнями, в районе сгоревшей мельницы.
Ни одной лодки у нас, разумеется, не было. Полковой инженер Лукин, женовидный русый добряк с серыми глазами и кругленьким подбородком, получил задание сделать плоты. В здешних каменных местах сделать плот столь же трудно, как добыть воду, скажем, из куска гранита. На десятки километров вокруг нет лесов, постройки из самана или камня, широкие российские ворота отсутствуют и в каменных оградах торчали только узкие калитки. Все же Лукин вышел из положения.
Со своим саперным взводом он спилил несколько десятков телеграфных столбов, с которых немцы еще до этого сняли проволоку.
Конечно, столбы были очень нужны для связи, но плоты в эти часы нам еще более нужны были для победы.
Было часа три ночи, когда примчался на переправу оперативный дежурный с шифрограммой генерал-майора Богданова, командира дивизии.
– Переправу прекратить! – приказал генерал, – и немедленно выступить в поход через Алексеевку и Ивановку на Семеновку на Буге. Это ближе к городу Первомайску.
Уже на походе мне пришлось принять радиошифровку из штадива. Подполковник Некрасов сообщал, что нам не надо беспокоиться о переправочных средствах, так как 81-я дивизия уже форсировала Буг в районе Семеновки и создала плацдарм на правом берегу, организовав также постоянную переправу.
Придя в Семеновку, мы убедились в ложности информации, полученной из штадива. Никто в Семеновке Буга не форсировал, никакой переправы там не было. На высоком правом берегу, в скалах и за дикими камнями, на отвесных гранитных стенах сидели немцы, стояли их орудия, а далее, за холмами и стогами – многочисленные немецкие минометы.
Я зашел к майору Котову и доложил ему эту обстановку. Выслушав меня, он начал ерошить свои светлые седеющие волосы и впал в такое долгое раздумье, будто заснул, облокотившись на стол. Но он не спал. Исподлобья у него сверкали глаза и по вискам барабанили тонкие бледные пальцы.
– Вынесем! – заскрипев зубами, громко вдруг сказал Котов и встал. – Идем, начальство, к батальонам. Буг надо форсировать…
В первом батальоне встретили нас с некоторым изумлением, когда узнали, что мы решили ночью начать бой за переправу и форсировать реку.
Адъютант старший, молодой человек с медленными и округлыми манерами, по фамилии Парамонов, даже сказал: "Ну, братцы, это же будет для нас верная могила".
– Возможно, – спокойным голосом согласился Котов, обычно не умевший терпеть даже малейших возражений. – Возможно, – повторил он. – Если мы не сумеем жить, тогда это будет могила. Если сумеем, это будет победа. А форсировать Буг начнем ночью… Да, ночью! Василий Савельевич, берите с собой адъютанта и вместе вот с начальством (кивнул он в мою сторону) пойдемте на берег…
Идти нам не пришлось. Немцы так били из пулеметов по нашему берегу, что мы с большим трудом ползли, прячась за камни. Куда уж там идти.
Так под немецким огоньком произвели мы рекогносцировку переправы, подготовили все, что было в наших силах, а ночью батальон Василия Савельевича Пацкова ринулся через Буг.
Плыли на попарно связанных столах, на железных бочках с заткнутыми горловинами, на резиновых лодках и просто так, на своих руках (Ногами болтать было строжайше запрещено, чтобы не делать шума).
И все же немцы нас обнаружили, открыли огонь. Но открыли огонь они с опозданием, когда наши десантники уже зацепились за сигароподобный остров у правого берега Южного Буга против Семеновки.
Нельзя, конечно, считать положение наших десантников на этом острове хорошим. Перед ними, за узким проливом реки, была камышистая низина шириной метров в тридцать, а потом вздымался высокий гранитный берег с трещинами и острыми выступами скал. На высоте доброй колокольни, в каменных окопах и трещинах правого берега, висели над нашими десантниками немецкие солдаты. Они могли без особого труда забрасывать наших солдат своими ручными гранатами с длинными деревянными ручками, а если и не делали это, то по другим причинам.
С левого берега Южного Буга вели огонь по немцам наши снайперы, а из-за домов и сараев стреляли минометы и били наши пушки прямой наводки. Снаряды и мины ложились по всему высокому гребню гранитного берега, а осколки их прилетали частично назад, в Семеновку: так коротка была дистанция между нашими снайперами и немцами.
В два часа утра мы передали через репродуктор нашим десантникам весть, что войска Второго Украинского Фронта вышли 26 марта на государственную границу с Румынией по реке Прут на протяжении 80 километров.
Это сообщение явилось сигналом к штурму вражеского берега.
Начал штурм батальон Пацкова, а вскоре в штурм включился весь полк.
Правый берег, озаренный светом ракет, укутался дымом и пылью: рвались наши мины и снаряды. Грохот подавил собою все остальные звуки. Мы не слышали больше рокота реки на порогах южнее острова, не слышали друг друга, не слышали стрельбы автоматов и даже пулеметов. Разговаривал бог войны.
И едва бурлящий и грохочущий огненный вал перевалил за гребень, как по гранитным выступам, почти на отвесную стену берега, начали карабкаться бойцы.
Люди делали то, что непосильно трюкачу киноартисту. Они подтягивались на руках и до крови резали ладони об острые каменные выступы. Они строили живую лестницу, становясь друг к другу на плечи. Они на двадцатиметровой высоте, расставив руки и балансируя, бежали по каменному лезвию скалы к немецким траншеям, осыпаемые роем трассирующих пуль.
Наступил рассвет.
И вот, во мгле пыли и дыма, полыхнуло что-то красное и заструилось на ветру.
– Флаг, флаг на правом берегу! – закричали автоматчики, охранявшие штаб полка.
– Огня, черт возьми, огня! – в две телефонных трубки закричали мы с Котовым на батареи и в дивизионы, поддерживавшие нас. – Давайте пятый и четвертый огни…
Огненный ураган начал метаться по правому берегу с новой силой. Он обрушивался на немецкие фланги, бил по Могиле Раскопанной, откуда показались было немецкие резервы, бил по траншеям и каменным немецким окопам, сокрушая их, превращая в пыль и каменные брызги.
Новые партии наших солдат непрерывно плыли и плыли на правый берег, карабкались на него, с хода бросались в атаку, кричали и стреляли на бегу. Казалось, будто весь наш берег превратился в сплошную ярость, а ярость превратилась в одержимых бесстрашием солдат. Нигде нет таких бесстрашных солдат, как наши солдаты, ковавшие победу.
Шум боя, точно пассажирский поезд, стремительно начал удаляться от Буга на запад.
– Немец отступает, – сказал я Котову.
– Вижу, начальство, вижу! – прерывисто и тяжело дыша, сказал он, будто бегом прошел несколько километров. Так сильно было волнение, охватившее его. – Подготовьте штаб к движению. Обозы во главе с Кудрявцевым направьте через Пееервомайск… Через десять минут мы отправляемся в путь…
……………………………………………………………………………
Лодку, на которой мы плыли, крутило и сбивало, несло течением к каменистой гряде, над которой кипела и пенилась вода быстротечного Буга. Она шумела и стонала, будто плакала о тех солдатах Красной Армии и нашего 22-го гвардейского воздушно-десантного полка, которые в это утро обагрили Буг своей горячей кровью. Плакал мой ординарец, плакал я, плакал и майор Котов, сняв меховую ушанку с седеющей головы. Мы видели, как полк добывал победу. И у нас по щекам катились горячие слезы скорби о погибших, слезы неописуемой радости за одержанную победу. В ушах моих я слышал крик солдат, их требование написать книгу об их бессмертных подвигах. И сердцем своим я пишу правду о моих боевых друзьях-солдатах, о моем полке, не выделяя никого персонально. Ей-богу, они все были героями, достойными славы и бессмертия.
Преследовали немцев мы очень энергично. Они просто оставались сзади нас и не могли использовать заранее подготовленные к обороне рубежей. Они даже не могли поставить своевременно в известность свои тылы о том, что произошло в это утро на берегу Южного Буга у села Семеновки.
Заняв совхоз имени 25 Октября, а также села: Счастливое, Ново-Головнево, Мариновку, мы ворвались в хутор Алексеевка. Здесь, не ожидая нас, немцы отдыхали на привале. Часть их разбежалась по бурьянам и балкам, часть была перебита, часть сдалась в плен. Это произошло через пятнадцать часов после форсирования полком Южного Буга и в сорока километрах от него. Пленные, охраняемые двумя нашими автоматчиками, сидели на сырой земле, уткнувшись носами в высоко поднятые колени. Потом один из пленных попросил разрешения спеть песню, сложенную самими немецкими солдатами в окопах на Южном Буге.
Интереса ради, мы разрешили спеть.
Немцы, прижавшись друг к другу, но продолжая сидеть с воткнутыми в колени носами, завыли. Они пели о своих неудачах, об обманчивости судьбы и о злом роке, который довлеет над Германией. Потом они начали сетовать на Гитлера, угрожали Геббельсу и Герингу. В песне этой слышалась тоска и разочарование. Но в песне мы не услышали человеческого голоса раскаяния самих фрицев за их личные разбойные дела. Они просто не смогли надеть ярмо на нас, на советских людей, и теперь унывными голосами пели горькую эпиграмму:
"…Запряжем мы Гитлера в ярмо,
А Геббельса в дышло:
Три года воевали,
Ничего не вышло…"
…………………………………………………………………………….
– Начальство! – окликнул меня майор Котов. – Плюньте на них, на это чертово отродье, и идите сюда, закусим немного…
Кричал Котов через выбитое стекло широченного окна саманной хаты.
Войдя в хату, я застал Котова за столом. Перед ним стоял огромный горшок с молоком, и лежала гороподобная буханка белого хлеба, возле которой чадил и трещал фитиль в черепке, наполненном каким-то маслом. У стола суетилась бойкая высокогрудая хозяйка с темно-синими глазами и с полными, как бы надутыми воздухом, белыми руками с короткими пальцами и с медными перстнями на пальцах. Она упрашивала Котова есть побольше и все щебетала комплименты.
– Яки ж вы уси гарны! – восклицала она. – Яки гарны! А мы хлопсив не маем…Яки гарны!
……………………………………………………………………………
Нашу пирушку прервал непредвиденный случай. В хату вбежали два мальчика. Одному было лет двенадцать, другому – не более десяти.
– Кто из вас самый старший командир, с которым можно разговаривать? – воскликнул меньший черномазый мальчик тонким, как у молодого петушка, голоском. – Нас прислали партизаны…
Из разговоров выяснилось, что немцы хозяйничали в селе Ново-Павловка, километров в пятнадцати от нас. Они совершенно не ожидали в эту ночь подхода Красной Армиии… насиловали девушек.
– Только поскорее надо идти! – требовали мальчики. – Партизаны уже в селе. Это сами жители. Как вы стрельнете красной ракетой, так народ и начнет бить немцев изнутри…
Мы сделали тревогу и немедленно выступили к Ново-Павловке. Шагом-бегом, бегом-шагом шли мы к деревне, в которой ожидало нас измученное население.
В темноте мы незаметно подобрались к самой околице деревни и, охватив ее широкой дугой, залегли в бурьянах.
Вместе с мальчишками в деревню пробрались наши разведчики. Возвратились они очень быстро. В деревне все было готово, люди ждали нашего сигнала.
– Через пять минут начнем, – прошептал Котов, лежавший рядом со мною. – Приготовь ракеты…
Утомительно текли эти пять минут. Время будто бы застыло и навалилось на нас незримой тяжестью. Чтобы скорее прошло оно, я повернулся на спину и так лежал, посматривая на черное облачное небо. В прорехах облаков на мгновение мелькали золотые искорки звезд.
– Ну, пора, – промолвил Котов. – Сигналь, начальство…
У Котова была привычка называть меня "начальством". Но на этот раз он сказал это с какой-то особой теплотой, будто жалея, что помешал мне любоваться звездами или опасался в глубине души за мою жизнь и за свою, не надеясь увидеться после предстоящего боя.
Подняв ракетный пистолет, я выстрелил. Ракета, зашипев, описала огненно-красную дугу и, точно серп, воткнулась концом в соломенную крышу сарая. Вспыхнул огонек, колыхнулся, будто небольшой факел, и побежал к гребню, разрастаясь в яркий огненный ручей. "Непорядок!" – подумал я, глядя на занимающийся пожар. Но над деревней заполыхали десятки ракет. Из края в край покатилась стрельба, поднялись крики. Кричали женщины, кричали дети. Слышались украинские и русские мужские басы, слышались клекочущие крики немцев. И не победные были эти крики, даже не боевые, а какие-то испуганные, верещавшие по-заячьи. Значит, немцы почувствовали беду.
В село нам стрелять было нельзя. Мы открыли огонь по окраинам, по выходам из села, по мосту через речонку и по бугру, где шла дорога к Ивановке.
Наши батальоны пошли в безостановочное наступление, преследуя остатки немцев, отступавших к Ивановке. Но мы с Котовым вынуждены были задержаться на несколько минут, чтобы благодарить Ново-Павловское население, помогшее нам в разгроме немецкого гарнизона.
Женщины вручили нам на этом необычном предрассветном митинге свой необычный дар – алый платок на длинном флагштоке. С этим импровизированным флагом ново-павловское население шло на восстание против немецких поработителей и этот дар ново-павловцев был потом нашим вторым боевым знаменем полка.
……………………………………………………………………………
В Ивановке мы получили радиошифровку. Полку было приказано повернуть на юг и, двигаясь через Ново-Ивановку, Украинку, Федоровские Дворы, захватить переправу на реке Тилигул в районе Николаевки 3-ей.
Ночью под 31-е марта мы неожиданным ударом вышибли немцев из Николаевки 3-й, захватили переправу через Тилигул и прорвались в Татьяновку. Здесь, среди других пленных, нам попался солдат 205 отдельного немецкого батальона Генрих Гейнц из Гамбурга. Этот девятнадцатилетний остолоп никогда и ничего не слыхал о Гете, но, закрыв маленькие свиные глазки, наизусть рассказывал нам свою арийскую генеалогию и вывел свое происхождение от Арминия Германика.
Пусть ляжет грех на нашу душу: мы не пожалели автоматной очереди для этого тевтона. Ведь перевоспитать его все равно не перевоспитаешь, а суд ждать – долго…Его осудила на смерть пятнадцатилетняя Ариша из деревни Татьяновки, показав нам следы зубов этого садиста на своей почти детской шее.
…………………………………………………………………………….
В полдень 1 апреля мы завязали бой за хутор Докторов, прорываясь на соединение с правым флангом 3-го Украинского Фронта. Соединение должно было произойти в районе деревни Преображенская.
С наступлением темноты хутор оказался в наших руках. Население в нем было молдаванское. По-русски никто из жителей толком не мог говорить и не мог указать, какая дорога и куда ведет. А тут еще надвинулись тучи, хлынул дождь, стало темно. Людей пришлось вести по азимуту.
Шли очень долго по топким весенним полям, по глубоким балкам, густым мелиоративным посадкам и звонким ручьям.
Шли мы вдоль фронта. Справа то и дело звучали пулеметные очереди и сверкали над нашими головами молниеносные струи трассирующих пуль. В задних рядах роптали мокрые усталые люди.
– Заблудились, наверное, – ворчали они. – Идем-идем, а конца пути не видать…
Но мы не заблудились.
Вот на фоне неба вырисовались черные глыбы.
– Хаты, – вырвалось у всех одно слово, как единый вздох.
Да, это были хаты деревни Преображенской. Здесь соединились солдаты трех дивизий: 93-ей из 3 Украинского Фронта и 81-й и 8-й – из 2 Украинского Фронта.
В деревне трудно, оказалось, найти какое-либо укрытие от дождя. Солдаты были везде – в хатах, в сенях, в стогах соломы, даже в канавах под прикрытием палаточных навесиков от дождя.
Возле одного сарая солдаты потешались над пленным немцем, который на ломаном русском диалекте распевал частушки про гитлеровскую армию:
"…Нема яйка, нема вина,
До свиданья Украина.
………………………….
Ин Руссия мы ехал на танках,
Нах дойтчланд ходим на палках…"
Продолжение следует
Евгений Белых для Кавикома.
…………………………………………………………………………….
Наверх