ОЧЕРК 8. В ЛЕСАХ ВАЛДАЙСКИХ. Н. Белых. Продолжение 2.
Мы еще барахтались в машине, разбираясь кто где и, соображая, что же произошло, как водитель торжественным голосом закричал:
– Не робей, товарищи! Это мы на сарай наехали. Сейчас отшвартуемся…
Сарай, которому мы пробили вездеходом плетневый бок, висел теперь над нами своей соломенной кровлей и обрамлял нас стенами, отчего темнота казалась еще гуще и мы совершенно не видели друг друга, хотя и сидели рядом.
– С вездехода не сходить! – командовал боевой водитель, – можете попасть под гусеницу.
– А что же, сидеть что ли тут будем до утра? – удивленно спросил комиссар.
– Никак нет! – отозвался водитель. – Я сейчас обследую положение и мы выползем отсюда через ту самую дыру, через которую ворвались сюда…
– Фонари бы зажечь, – тоскующим голосом промолвил интендант первую и последнюю за всю дорогу фразу (он все время ухитрялся спать, а теперь и пугался и был сердит, что ему перебили сон).
– Аккумулятор сел, а другого нету! – крикнул водитель, садясь на свое место. – Держитесь, поехали!
Под гусеницами звонко затрещали палки. На голову нам упал парусиновый навес, но мы покрепче вцепились в железные поручни сидений и, приберегая головы, пригнулись к бортам машины, не заботясь ни о каком другом удобстве.
– Жжи-и-ив! – заголосила машина и вынесла нас из сарая. Проехав метров двадцать-тридцать, машина остановилась. Мы вышли из нее и, утопая по колено в грязи, пошли узнать, куда же это мы заехали.
– А ведь это и есть Дубровка Дальняя, – сказал комиссар, отыскав в темноте указательный столб и осветив его пламенем зажигалки. – Приехали!
…………………………………………………………………………
Дальше наши дороги расходились. Мне нужно было пробираться в деревню Долгие Горы, а комиссару предстояло день или два побыть здесь, в Дубровке Дальней. Отсюда тоже намечалось нанести удар по немцам, чтобы сковать их силы и не дать им возможности перебросить часть своих войск к Сталинграду, где решалась судьба войны.
……………………………………………………………………………
Утром я изучил по карте маршрут на Долгие Горы. До этой деревни, если взять по прямой линии, было около тринадцати километров. Но по прямой в лесах Валдайских люди редко ходят: на пути масса озер, топей и чарус, завалов и минных полей или глубоких рвов, заполненных водою. Да и задача моя состояла не в том, чтобы самому только пробраться в Долгие Горы. Мне предстояло изучить пути, которые практически можно будет использовать для передвижения войск. В это же время по некоторым дорогам шли пробные колонны пехоты, обозов и артиллерии. Наблюдение за движением этих колонн и учет их опыта так же входило в мою задачу.
Итак, изучив карту и согласовав свое движение с движением пробных колонн, я наметил себе маршрут. Длина его равнялась тридцати километрам. Выходило, что проигрывал в пути я более чем в два раза. Но я выигрывал раз в десять в надежности и основательности пути. С этим приходилось считаться.
Взяв с собой сопровождающего красноармейца, я отправился в путь. Прекратившийся было в конце ночи, дождь теперь снова хлынул. Наносить просеки и твердые рубежи и древние валы, шедшие наподобие дамб через топи и болота, на карту было очень трудно. Чтобы не размочить ее, я чертил все это на листочках блокнота, нумеруя их и помечая условными знаками, чтобы разобраться потом самому. Во время этой работы красноармеец прикрывал меня от дождя полою своей шинели и я, вдыхая запах мокрого сукна, вспоминал о своем довоенном рабочем кабинете в городе Старом Осколе. Хороший был кабинет, с электрическим освещением, с книжными шкафами и с мягким диваном. Но в Старом Осколе сидели немцы и я, нервно кусая губы, шептал нехорошие слова…
Потом мы шагали дальше. Под ногами хлюпала вода и грязь. Нудно шумели над головой вершины сосен, растревоженные ветром; неприятно хлестал дождь в наши спины, лил за воротник шинели.
Часам к восемнадцати миновали разбитую станцию Любница и снова лесами и болотами шагали к Долгим Горам. У глухого мостика через лесную речонку мы остановились. Дождь к этому времени перестал и нам приятно было посидеть на опрокинутых бурей замшевелых деревьях, поговорить о чем-либо, волновавшем нас, закусить из носимых с собою запасов продовольствия.
Мы начали с закуски. До времени, когда через этот мостик должны были пройти пробные маршевые колонны, оставалось еще минут тридцать. Время это небольшое, но для фронтовика вполне достаточное, чтобы закусить и потом поговорить… Именно, потом поговорить.
……………………………………………………………………………
На этот раз нам поговорить оказалось некогда, так как вскоре послышались лошадиные храпы и людские крики, застучали колеса повозок о пни и корневища.
– Едут, – сказал красноармеец Власов. – Едут! – Повторил он и поспешно начал доедать хлеб и консервы.
– Да, едут, – ответил я, вставая с замшевелого дерева. – Это. Наверное, голова пробной колонны…
Через минуту из-за деревьев показалась первая пара вороных лошадиных голов, показались первые бойцы, погонявшие лошадей длинными ременными кнутами.
Повозки прошли хорошо. Утопая по самую ступицу в негустую болотную грязь, колеса здесь уже не стучали. А шипели и хлюпали. Хуже получилось с походной кухней. Ездовой промахнулся. Он направил лошадей немножечко левее, и кухня, наехав колесом на корневище, завалилась. Оба мерина с натуги упали в грязь, и бойцы растерянно подняли крик. Одни ругали ездового, другие лошадей, третьи неизвестно кого.
– За хвост мерина тяни, за хвост! – командовал один из них. – Обязательно скотина встанет, если хряпку ему накрутить.
– Да что за хвост?! – подбегая из глубины колонны, кричал щупленький, низкорослый красноармеец в мокрой и грязной шинели. – Помогать надо лошадям, а не за хвост их крутить. Делайте так, как я!
Он прицелился плечом в задок кухни, чтобы с разбега подтолкнуть ее вперед, но в этот момент лошади встали и ворохнули кухню в сторону. Красноармеец промахнулся, упал в грязь и мгновенно стал похожим на арапа.
– Делай, как я! – захохотали вокруг, умирающие от смеха его товарищи. – Терпи, Шишкин, терпи! Тебя сейчас можно на выставку отправлять, чернее черта выглядишь…
Шишкин разозлился, угрожающе взмахнул руками и лица насмешников покрылись сверкающими, как пуговицы на гетрах, мокрыми каплями грязи.
Смех и грех.
Вслед за повозками и кухнями, шлепая резиновыми шинами по грязи, пошла конная артиллерия. Через мостик бойцы пропускали медленно по одному орудию, остальные упряжки стояли вдалеке, ожидая своей очереди. И когда эта очередь наступала, командиры командовали голосисто и певуче:
– Шаго-о-ом ма-а-а-арш!
– Чего они, как дьяконы, поют? – спросил меня Власов. – Наш старшина за такую команду ни за что не дал бы им обедать.
– Да ведь ваш старшина пехотинец, – разъяснил я. Он любит пехотные, краткие команды. В артиллерии, наоборот, старшина любит певучие команды. Там они нужны на марше. Но в бою артиллеристы имеют одну очень короткую команду: "Огонь!"
– А-а-а! – понимающе раскрыл Власов свой широкий рот. – То-то они и поют…
Через полминуты, когда прошла последняя пушка на конной тяге, за деревьями затрещали тягачи.
Чтобы не растаптывать и не разбивать прежде времени дорогу, орудия на механической тяге следовали после всех других видов колесного транспорта и конных пушек.
Тягач с тяжелой гаубицей на прицепе осторожно всполз гусеницами на мостик и, как бы пробуя его прочность, немного постоял на настиле, потом снова пополз. И вдруг колесо гаубицы, скользнув за колесоотбойный брус, медленно осело и начало погружаться в грязную воду рядом с краем моста. Гаубица перекосилась. Тягач, дернувшись назад, вцепился потом башмаками гусеницы в бревна моста, как кошка в дерево, если ее потянуть за хвост, остановился и задрожал весь звонкой металлической дрожью. В матовом мшистом воздухе тряслась его тоненькая черная выхлопная труба, выплевывая коричневые крутящиеся кольца дыма.
– Эх, родной, застрял! – укоризненно покачивали артиллеристы головами, глядя на оскандалившийся тягач. – Ну, придется тебе, коню железному, человеческую помощь оказать…
Целый взвод рослых широкоплечих парней подбежал на помощь тягачу. Одни взялись руками за грязные колеса, другие – за хобот гаубицы, третьи – за сошники, четвертые залезли прямо по пояс в речонку и ругались оттуда на тракториста.
– Эй, шляпа! – кричали они на тракториста. – Рули налево, еще немного рули! Та-ак! Теперь давай прямо. Давай, давай, шляпа, не бойся!
Под напором трактора и людей гаубица выпрямилась. Колесо ее поднялось из грязи и воды, медленно взъехало на мост. Тракторист, сделавшийся было хмурым и злым, теперь радостно засмеялся, подмигнул мне счастливыми карими глазами и повел орудие дальше, к переднему краю. Под гусеницами трактора и колесами гаубицы звонко трещали палки и корни, а по лесу, перекатываясь и охая, металось эхо.
Вот и показалось последнее орудие 1199 гаубичного артиллерийского полка, совершавшего маневр из-под Старой Руссы на участок фронта Лычково-Кневицы. На этой системе-колотушке, как артиллеристы в шутку называли свои гаубицы, ехал бывший учитель Волков, мой земляк из Старооскольского района Курской области. Он еще издали узнал меня, опрометью скатился с орудия и с разбегу упал ко мне в объятия.
– Дорогой мой, вот где встретиться пришлось! – воскликнул он и по смуглым его щекам покатились слезы. – Второй год воюю, а своих земляков никого за все время не встретил…
Мы поцеловались. И, чтобы не зарыдать от охватившего меня волнения, я сжал зубы, часто-часто задышал, будто мне не хватало воздуха целого фронта, воздуха всего этого огромного прифронтового леса.
Волков остановил орудие, и мы минут десять говорили о судьбе нашего города, захваченного немцами, потом покушали борща из круглого солдатского котелочка, который стоял на орудии нетронутым с самого утра, поклялись биться с немцем беспощадно и встретиться вновь в своем освобожденном от немцев городе. На этом мы распрощались. Долго нам нельзя было беседовать. Волков повел свое орудие на огневые позиции, а я с красноармейцем Власовым заторопился в Долгие Горы. Там меня должна была ожидать штабная машина.
……………………………………………………………………………
Выполнив все возложенные на меня задания, я тринадцатого сентября 1942 года возвратился во Дворец, куда к этому времени был переброшен весь мой взвод. Было часа четыре пополудни. Тепло стало. Выглянуло солнышко.
Усадив бойцов на берегу Поломети, я беседовал с ними о положении на фронтах, о наших предстоящих задачах. Потом мы вместе поскорбили о падении Новороссийска, высказали друг другу свое горе и надежды, отчего стало легче на сердце.
Наш повар, красноармеец Лашин, подал сигнал на обед. Но не успел я выстроить взвод, как раздался оглушительный взрыв и над берегом реки взлетели в воздух черные лохмотья плаща и человеческие руки.
Это противотанковая мина убила лейтенанта Яблонского и тяжело ранила помощника командира взвода Чернова.
Кусок тела, оставшийся от лейтенанта на берегу Поломети, бойцы вытащили из-за проволочного ограждения у минного поля и накрыли рогожей. Кто-то обронил при этом фразу:
– Лейтенант хорошим был минером, а минеры ошибаются один раз в жизни…
……………………………………………………………………………….
Нашим потомкам, наверное, трудно будет представить себе сороковые годы двадцатого века, над полями и лесами которого витала крылатая смерть, поджидая людей на каждом шагу.
………………………………………………………………………………….
Во втором часу ночи я получил приказ на выезд в боевые порядки Н-ской дивизии.
Взвод поднял по боевой тревоге. Вскоре подошли машины, и мы двинулись в путь.
Туман. Непогода. То и дело колотил нас град.
Позади остались Дворец, Рябки, Долгие Горы, Живуче, Шалово, Чирки, Семеновщина, Любница, Ямница, Нива.
Остановились мы в густом лесу перед Лычково, заняв пустовавшие дзоты.
…………………………………………………………………………………
Вокруг чувствовалось оживление. На опушках и полянах, на перекрестках просек, позади завалов размещались противотанковые орудия. Иные из них были замаскированы позади толстых стенок из травы (жители валдайских лесов хранили сено в стогах в виде толстых стенок, поддерживаемых с обеих сторон деревянной решеткой из кольев и слег). В стенках чернели амбразуры, в которых шевелились на ветру желтоватые космы сухого сена.
Впереди нас и за нами леса кишели техникой и людьми. Веером разбегались пути-дороги от основной магистрали и уходили через лесную чащу, через болота и кустарники к боевым порядкам полков. По бревенчатому настилу лежневок, прыгая и гремя, бежали шустрые "Виллисы" с орудиями на прицепе и с расчетами на борту. Под стволами орудий, пристегнутые к ним подбородочными ремнями, качались новенькие зеленые каски с черной кожаной подкладкой.
Дошлые водители машин умудрились засветомаскировать фары весьма оригинальным способом: они натянули на них противогазные шлемы, отчего машины стали походить на чудовища с двумя серо-зелеными головами и четырьмя круглыми стеклянными глазами.
Немцы, наверное, почувствовали нависшую над ними угрозу и начали вести методический артиллерийский огонь по расположению наших войск, причиняя нам много неприятностей. Артиллерийский огонь в Валдайских лесах солдатам переносить было гораздо труднее, чем на других фронтах войны. Труднее потому, что рыть окопы здесь в большинстве случаев совершенно невозможно: грунтовые и озерные воды немедленно заливали их до самых краев. Приходилось прибегать к системе насыпных окопов или к возведению защитных деревянных стенок и брустверов, что не давало солдату той надежной защиты, какую получил бы он в глубоком земляном окопе. Да и маскировать высокие насыпные и навальные "окопы" было очень трудно.
……………………………………………………………………………
На второй день ранило сержанта Авдеева и перебило ногу интенданту Лысову. Сопроводили мы их в полевой походный госпиталь 710, развернутый в лесной чащобе вблизи передовых позиций. Палаты и службы госпиталя, жилища врачей и санитаров, склады и гараж – все это натянуто было из парусины. Остроносые фанерные стрелки с красными крестами на них и с цифрой "710" безмолвно вели санитарные повозки и машины к госпиталю по извилистой лесной дороге, проходившей под зеленым навесом густых ветвей.
……………………………………………………………………………
С вечера 17 сентября 1942 года небо вызвездило, серебристым серпочком повисла над лесами луна и благодатным потоком разлилось по лесам тепло. На переднем крае была тишина. Ни одного выстрела и ни одной ракеты. Только в воздухе стоял нескончаемый гул: наши самолеты, волна за волной, шли бомбить немецкие тылы и коммуникации.
И вдруг над темными массивами лесов заметались огневые сполохи артиллерийских залпов, задрожала земля и громовое эхо с шумом покатилось по лесу. Начался артиллерийский бой. И по мере нарастания боя темнело небо, сгущались облака, а на заре хлынул дождь. Это отрицательно сказалось на операции наших войск, наступавших на фронте от Лычково до Бечгловского болота.
18 сентября один из офицеров штаба 34 армии приказал мне немедленно организовать службу регулирования в Лычково.
– А разве Лычково?…
– Да, да, взято! – не дал он мне договорить и, резко взмахнув рукой, добавил. – Главное, действуйте быстрее…
Через несколько минут подошла вызванная мной машина с особым пропуском, наклеенным на лобовом стекле кабины, и мы помчались. Разбрызгивая воду и грязь, машина ворвалась в сожженную деревушку Глинка.
– Стой, черт вас возьми! Стой! – закричали на нас, вставшие вдруг прямо из грязи бойцы. – Не видите, бой идет?!
Конечно, мы видели и слышали бой. Невдалеке, воя и крякая, рвались мины. Совсем рядом стучал пулемет, и казах-пулеметчик, давая очереди, голосисто приговаривал:
– Туган Казахстан ушун! (За родной Казахстан!).
Водитель смущенными глазами посмотрел на меня. В этот момент на подножку машины вскочил один знакомый мне капитан из части подполковника Гусева.
– Вы с ума сошли! – закричал он. – На машине влетели в ротные боевые порядки. Немедленно разворачивайте машину, иначе…, – он при этом выразительно погрозил мне и шоферу своим тяжелым маузером.
– Разворачивай! – приказал я водителю. – Нам пока здесь делать нечего…
При развороте машина на мгновение выкатилась из-за кустов на просматриваемую немцами полянку, и сейчас же громыхнуло из-за насыпи минометная батарея. С шипящим свистом пронеслись над нами мины, падая будто бы из-под облаков.
– Ах, ах, ах, ах, ах! – закрякали они и справа, и слева и перед самой машиной, заполнив поляну затхлым серым дымом. Один из осколков пробил лобовое стекло кабины, пронизал передний борт кузова и наповал убил сидевшего там телефониста Кушнарева.
……………………………………………………………………………
В песчаном карьере, куда нам удалось отвести машину, мы встретили раненого старшего лейтенанта Гребешкова. Он рассказал нам интересную историю, разыгравшуюся ночью в самом начале боя за Лычково.
– Вместе со мной, – начал свой рассказ товарищ Гребешков, – на задание отправилось человек пятнадцать. Нам нужно было захватить лычковскую каменную школу, откуда немцы управляли всей обороной лычковского узла сопротивления. Ночь была тихая, звездная. Тоже и луна светила. Правда, незначительный серпочек, а мешал он нам, ой как… Как выйдешь на чистое место, так и видать тебя, как на ладони. Болотами и лесами обошли мы Лычково с востока. Чуть не до самой Володихи пришлось нам уклониться, потому что никак по-иному нельзя было туда пробраться: то секреты немецкие, то дозоры на пути, то траншеи. А с юго-востока у немцев внимание было меньше, вот мы и подобрались к ним с этой стороны. На самой юго-восточной окраине Лычково, перебравшись через Полометь, мы столкнулись с двумя немецкими часовыми. Столкнулись почти нос с носом. Хорошо еще, что на нас были немецкие плащи и немецкие каски. "Хальт! – крикнул один из часовых. – Вер…" Но не успел он закончить своего вопроса, как наши солдаты прикололи кинжалами обоих часовых.
Потом мы выбрались на площадь перед школой. Еще бы минуту или две и успех полный. Но… кто-то из моих бойцов случайно выстрелил. Нас обнаружили. Немецкие пулеметы ударили из кирпичного сарая, из самой школы и со стороны железнодорожной насыпи. К нашему счастью, немецкие танки гусеницами прорыли во дворе целые окопы. Правда, воды в них было чуть не до краев. Но это ничего. Мокрый всегда может обсохнуть, если он живой. Залегли мы в эти "окопы", а над нами сплошной разноцветный огонь, будто искрометной сеткой нас прикрыли. Немцы, вы это знаете, любители стрелять трассирующими пулями. Решили мы переждать, пока огонь утихнет, а потом атаковать все-таки школу. Но немцы не удовольствовались обстрелом нас из пулеметов, а прогладили несколько раз минометным огнем и вывели из строя половину моих солдат. В этих условиях атака школы была бы просто глупой авантюрой. Сигнальной ракетой я запросил разрешение отходить, и получил согласие. Но отходить назад оказалось гораздо труднее, чем залезть в немецкое пекло. Если нам пойти старой дорогой, то и очень далеко и почти безнадежно. Кроме того, нам нужно было вынести пять раненых товарищей. Тут я вспомнил, что под высокой железнодорожной насыпью, на западной окраине Лычково, имелись две цементных водопроточных трубы. Через эти трубы и решил прорваться к своим.
Целый час пробирались мы к этим трубам. Пробирались ползком. А немцы продолжали молотить минами и гранатами пустое место перед лычковской школой.
Наконец, в метре от нас оказалась насыпь. На гребне ее, переговариваясь, галдели немцы. Какой-то солдат лязгал затвором автомата. У подножия насыпи чернели две больших круглых дыры водопроточных труб, наполовину залитых грязью и нечистотами. Пахло гнилью и падалью.
– Ползи! – шепотом приказал я бойцу, лежавшему рядом со мной. – Ползи через трубу и заляжешь потом при выходе на той стороне. Охранять будешь.
– А если там уже лежит немецкий часовой? – робеющем голосом спросил боец. При этом он сжал мою руку и весь задрожал. Его волнение передалось мне. Да и предположение его показалось мне совершенно убедительным. "Конечно, немцы должны охранять выход из трубы, – думал я. – Лучше поползу я первым".
– Держитесь за мной, передайте команду по цепи, – шепотом сказал я бойцу и начал ползти к трубе.
В трубе царила такая тишина, что у меня застучало в висках. Только сзади слышались слабые всплески вонючей жижи. Это пробирались вслед за мной бойцы. За мной двигалась часть бойцов, а другая половина, таща раненых, направилась по левой трубе, менее залитой грязью.
Чувство тревоги росло во мне с каждой секундой. А когда рука моя коснулась шершавого и холодного края трубы при выходе, тревога и напряжение достигли такого предела, что нервы, казалось, могли лопнуть при всяком громком звуке. Но было по-прежнему тихо у насыпи, а на гребне ее продолжали галдеть немцы. По стуку ложек и бряканью котелков мы догадались, что немцы ужинали. Пожрать они любили и во время жратвы делались слепыми и глухими…
Через две-три минуты все мои люди были уже далеко за насыпью, ползком пробираясь к густым кустам. А через полчаса, когда мы миновали Глинку и направлялись к штабу доложить о всем увиденном нами в Лычково, ударили наши орудия и началась артиллерийская подготовка.
……………………………………………………………………………
Наутро наш батальон оказался перед самой насыпью железной дороги. Мы готовились к штурму. И вдруг из насыпи раздался крик:
– Рус, кричи ура!
Кричали немцы, уверенные, что мы им ничего не сможем сделать. Но мы сделали. Мы ворвались на насыпь и обнаружили там зарытые в землю цистерны с прорезанными в них амбразурами и с прикованными к пулеметам венгерскими пулеметчиками (своих солдат пока немцы не приковывали к пулеметам, а венгров, которых было здесь совсем мало, применяли на огневых точках, как рабов). Мы перевалили насыпь и овладели школой, но потом вышла какая-то заминка: не были введены в дело вторые эшелоны, что вынудило нас отойти назад. Лычково пока осталось в немецких руках…
Из рассказа Гребешкова мне стало ясно, что слух о взятии Лычково был не совсем ложен. Он даже и не был ложным, но в штабе армии не сумели разобраться в нем и поэтому не приняли правильного решения. Надо бы не регулировочный пост выбросить в Лычково, а послать крепкую поддержку ворвавшимся туда нашим войскам. Не случилось этого потому, что отсутствовала твердая направляющая всю операцию рука.
В самом деле, Лычково являлось одной из вершин демянского треугольника: Демянск–Лычково–Залучье, и немцы отлично понимали огромное значение этой "вершины". Удерживая Лычково в своих руках, они облегчали положение всей своей 16-й армии и затрудняли снабжение наших северо-западных армий, поскольку Лычково находилось на важной и единственной железной дороге Валдай – Старая Русса. Немцы имели здесь отборные войска, многочисленную технику и сильно развитую инженерную систему обороны. Но организаторы лычковской операции (генералы Курочкин и Берзарин) не учли всей сложившейся под Лычково обстановки и соотношения сил.
Вся обстановка под Лычково настойчиво требовала применить глубокую форму операции, направив охватывающие удары, скажем, по направлениям: Выдерка, Березно-Мыза, Горки – с одной стороны, и Кипино, Володиза, Белый Бор, Горки – с другой стороны. В районе Горки или несколько южнее должны были бы сомкнуться клещи наших обходящих войск, что и решило бы участь Лычково еще в сентябре 1942 года. Но, к сожалению, операция развивалась не только на очень узком участке (13-15 километров) и не лишала противника возможности играть своими резервами, поскольку нажим на его позиции осуществлялся не сразу по всей линии, а и развивалась она прямолинейно и только фронтально. При этом, развивалась она при явной слабости вводимых одновременно в действие наших сил. И не потому эти силы были недостаточны, что мы не располагали более мощной группировкой войск. Как раз, наоборот. Мы имели достаточно сил в лычковской группе, но силы эти были рассредоточены и оперативно и по времени действия, что позволило немцам удержать свои позиции, хотя положение немцев было очень трудным.
Из сопоставлений, говорят, рождается истина или, по крайней мере, познается истина. Поэтому, не только с целью чисто исторической, хочется мне сделать это сопоставление (ведь нашему потомству абсолютно необходимо знать не только о наших успехах, но и о наших промахах), но и, главным образом, с целью практической. Ведь мир и после Отечественной войны не может быть вечным, поскольку сохраняется основная причина войн – деление общества на классы. Значит, желая мира, мы и впредь должны быть готовы к войне, но уже без повторения вольных или невольных своих ошибок.
Итак, о сопоставлениях. Великий Суворов в бою 15 августа 1799 года под Нови успешно применил метод постепенного использования сил: в пять часов утра действовал Край, в девять часов – князь Багратион, в два часа дня – генерал Мелас. Но Суворов использовал это лишь как средство измотать французов непрерывными десятичасовыми боями и создать тем самым благоприятную обстановку для общего штурма Нови. Он хотел заставить французов ослабить центр или свой правый фланг (Как известно, французы ослабили тогда правый фланг, который и был потом смят Мелесом).
И вот, что у Суворова было лишь средством для создания благоприятной обстановки и выигрыша сражения, лычковские "стратеги", наоборот, превратили в единственный метод операции. Они растратили свои силы по частям столь же энергично и талантливо, как растратил в 1904 году Куропаткин свои резервы на полях Манчжурии, почему и потери наши были велики, а результаты мизерны.
……………………………………………………………………………
Отъезжая из карьера под прикрытием проливного дождя, мы слышали начавшийся новый шум боя. Наши батальоны шли в атаку. И, может быть, в этой атаке они окончательно хоронили остатки нашей линейной тактики.
Продолжение следует
Евгений Белых для Кавикома.
……………………………………………………………………………
Наверх
то ли я раньше не замечал, то ли запилили новый раздел, отлично, не хватало
Первая публикация от 15 сентября прошлого года)
Жаль, малопосещаемый раздел...
Если бы все авторы, разместившие здесь свои тексты, заходили друг к другу и общались хотя бы в плане конструктивной критики произведений коллег, то посещаемости вполне бы хватило) Хотя, ввероятно вопрос посещаемости здесь еще зависит от "бесплатности" раздела)))