KaviCom.ru интернет-портал Старого Оскола

                                                   Екатерина Константиновна Ленкшевич

Русскую эмиграцию, на мой взгляд, можно условно разделить по цветам: белая, красная и черная. Первая волна, естественно, пошла после революции и была самой чистой во многих отношениях, можно сказать цивилизованной, воспитанной и грамотной.

Вторая - включила в себя диссидентов, высланных из страны насильно, людей попавших за границу случайно, вышедших замуж и женившихся.

Третья - совпала с перестройкой и открытием «железного занавеса». Она – то и стала «черной». С ней в Европу рванули «челноки», отбросы общества, таланты, не нашедшие применения у себя на родине, просто желающие подработать и другие ярко мафиозные личности.

Понятно, что первую волну сейчас представляют в основном дети эмигрантов, давно ставшие дедами и прадедами. Удивительно, но они сохранили язык, традиции и лучшие качества русского человека. Более того, вдали от Родины заявили о себе, как о личностях, органично вписались в чужеродную культуру, и придали ей свое особое направление и колорит. Мне повезло пообщаться с некоторыми из них и вот как это произошло.   

Сначала я познакомился с Владимиром Юрьевым, нашим соотечественником, ставшим моим гидом и спутником в Брюсселе и не только.  Он и привел меня к Екатерине Константиновне Ленкшевич, а перед рандеву рассказал мне занимательную историю их знакомства.

Как-то раз ему позвонил приятель поляк: «Я в одном дворе видел на мусорной свалке русские книги, может тебе это интересно?»

Володя не стал долго думать, а собрался и пошел в указанный двор. Действительно там нашлись книги, представлявшие для него особый интерес. Он спросил у соседей, как они здесь оказались. «Одна старушка уезжала и оставила все здесь» - ответили ему. «А где ее можно найти?». «Не знаем! – последовал ответ, - но она иногда приходит с дочерью в одно кафе».

Месяц ходил Владимир в названное кафе, искал женщин по описанию, данному соседями. И встретил-таки Екатерину Константиновну. Несмотря на разницу в возрасте (40 лет), ей было под 90, они подружились, нашли общий язык и Володя, можно так сказать, взял над ней шефство: помог найти квартиру, переехать, устраивал кое-что по дому, заносил иногда продукты.

А она расплачивалась с ним общением, рассказами о своей жизни, истории эмиграции. После моего знакомства с ней, я тоже загорелся идеей показать русскому человеку, пусть это будет в Старом Осколе, как живут наши соотечественники за границей. Могу добавить только, что, несмотря на возраст, Екатерина Константиновна курила сигарету за сигаретой (Camel - 25 штук в пачке), хорошо слышала, не повторялась в рассказах, как это случается у людей в таком возрасте и нет-нет, да и выдавала что-нибудь смешное.

— Я тут бутылочку вина купила к вашему приходу, – встретила она меня с Володей.

До получения пенсии оставалась неделя, такой подвиг нельзя было не оценить, о чем Володя не преминул заявить.

— Екатерина Константиновна, вы же сами говорили мне по телефону, что до пенсии не дотянули.

Она махнула рукой, мол, это не великое разорение и мы перешли к беседе.

— Мой дед по матери Зорин был коммерсантом на Алтае, разъезжал по городам и весям. Фамилия, говорили, идет от предков, которые охраняли границу с Монголией. А предок, якобы играл на заре. Числился купцом II гильдии (оборот от 1000 до 10000 рублей серебром С.Ч.), что по тем временам считалось большим состоянием. Был у него мукомольный завод, какое-то предприятие в Новосибирске. По всей видимости, они были оснащены современной техникой, поскольку к нему часто наезжали специалисты-иностранцы.

Мама много читала, окончила иркутскую гимназию второй в выпуске и была очень этим недовольна, хотелось быть первой

Замуж она вышла за казацкого есаула охранявшего земли царя в Сибири. Был он небогат, но дворянского рода, тянувшегося из Литвы. Титул его предки получили при Сигизмунде III короле Польши. Отец имел два дома на улице Звериновской в Санкт-Петербурге. Они и сейчас там стоят. Мои две племянницы от брата наводили справки.

— Екатерина Константиновна, а почему бы вам сейчас не заявить свои права на эти дома? Глядишь, получили бы компенсацию, - не замедлил с вопросом Володя.

— Знаете, мне жалко русских грабить… Отца моего после революции взяли заложником, - продолжила Екатерина Константиновна, - он дослужился до статского советника, а по тем временам это как красная тряпка для быка. Таких же несчастных, как и он, согнали на баржу и затопили в Неве (этот факт засвидетельствован официально в истории России С.Ч.). Это случилось незадолго до нашего переезда в Финляндию.

В Финляндию семья Ленкшевичей попала благодаря протекции Горького. Катина мать пошла к знаменитому писателю. «Это был огромный, очень симпатичный тип» - так охарактеризовала его Екатерина Константиновна. Мать сослалась на болезнь сына, инвалида Первой мировой войны, попросила помочь с выездом. «Ничего, ничего, я вам все устрою» - пообещал Алексей Максимович и замолвил словечко перед властями.

Границей между Россией и Финляндией в те годы служила речка с деревянным мостом.

— Когда мы пришли туда, нам даже в рот заглядывали, не увезли ли чего. На другой стороне стояли солдаты. В первый же день соседи принесли нам горячего молока с белым хлебом. Я его до этого ни разу не ела, спросила – это сыр, чем всех рассмешила.

Ленкшевичи имели на озерах, в живописном месте большое имение «Пева кумна», что значило в переводе «Большая скала». На скале стоял большой дом, где жила семья, а внизу располагались хозяйственные постройки: баня, сараи и небольшой домик, где можно было жить. Там поселился плотник швед с дочерью катиного возраста. Девочки играли вместе, а швед втихомолку, что очень не нравилось  хозяйке, мастерил гробы и сплавлял их по озеру на продажу. Девочки видели это, но ничего никому не рассказывали. Раз в неделю в тех местах приставал пароход с почтой и мать не пускала ее на берег, боялась, что утонет. Жизнь, по словам Екатерины Константиновны, была прекрасной, но она, к сожалению, нигде не училась. В то время ей было около десяти лет (1920 год). «В конечном итоге я училась дома и когда попала в школу, мне казалось, что я последняя дура, и ничего не знаю. Это смешно!»

Обязанностей у Кати, кроме домашних, не было. До обеда ее посылали в лес по грибы, она приносила множество белых, собирала чернику, бруснику, землянику, ловила большущих рыб. С тех пор она помнит финское блюдо. Смешивается рис с черникой, запекается в печке как хлеб и потом покрывается крем-фрэшем (сметаной).

Какое-то время в их доме жил финский писатель, ему сдали одну комнату. У него были дети девочка и мальчик. У девочки завелись вши и их выводили гвоздичным маслом. Писатель постоянно ездил по стране и всегда брал с собой маленькую Катю. Хотя, надо сказать, финны к русским относились плохо.

Из детских воспоминаний осталась боязнь мамы жить в большом доме.

— Она постоянно дрожала и просила меня, - сходи, посмотри, хорошо ли закрыты двери, - мне тогда было 11-12 лет. Я шла, открывала двери, давая дорогу снегу, и говорила, что никого нет».

— В 1923 году брат выдержал экзамены и решил уехать в Лувен (Бельгия) учиться дальше. Тогда мы еще надеялись, что в России будет переворот. Мама все продала, и так мы оказались в совсем другой стране. У нас была гувернантка Марта, швейцарка. Она занималась с братом французским языком, и я его тоже выучила. Надо сказать, что я всегда много читала, и в Финляндии мне не хватало русских книг. Помню, одну хрестоматию выучила почти наизусть.

И знаете, какая странность. Когда мы приехали в Бельгию, на вокзале пошли в какое-то кафе. Там я впервые услышала музыку. Я так расчувствовалась, что меня долго не могли утешить. Я находила ее замечательной, хотя это не было чем-то особенным…

Из детства и жизни в Финляндии, Екатерина Константиновна вынесла большие впечатления. Фактически она была предоставлена сама себе, много размышляла, играла в индейцев. «Надо сказать, что детство у меня было скорее счастливым. Меня никто особо не притеснял».

В Бельгии Катю определили в католический монастырь к французским монахиням из Гренобля. Заведения такого рода во всем мире отличаются дисциплиной. Обязательно посещение всех месс, подъем в 6 утра, много разговаривать не дают. Через четыре года Катя пошла в обыкновенный лицей, тоже на четыре года. Но чтобы поступить в университет, нужно было проучиться подряд шесть лет в гимназии, ей не хватало два года и потому пришлось держать экзамены, вроде экстерната, перед специальным жюри, состоящим из профессоров.

— Накануне этого года, - рассказывает Екатерина Константиновна, я пошла и послушала, что там рассказывают. Принимали устные и письменные экзамены, и нельзя было допустить ни единой ошибки. С греческим языком повезло, мне попала тема, которую я хорошо знала. Сдуру я перевела даже большую часть текста, чем все оказались очень довольны. История, география, латынь, математика. Математику я не любила, хотя знала отлично. По латыни спросили у меня, где в Бельгии расположены запасы угля? Дурацкий вопрос! Историк спрашивал несложные даты и был вопрос «в какой карете ездят в азиатской части России?» Он очень обрадовался, что я не ответила, а это оказался тарантас. (Вряд ли кто из нас так живо мог бы вспомнить экзаменационные билеты более чем семидесятилетней давности). 

Детские воспоминания на этом можно благополучно прервать и перейти к сознательному периоду жизни нашей героини, хотя иногда кажется, будь она сознательной, вряд ли стоило говорить о русской дворянке Екатерине Ленкшевич и вот почему.

В ее поведении, кажется, навсегда осталось многое от той свободной и задорной девчонки, что жила в Финляндии.

Окончив медицинский факультет университета, она выбрала специальность педиатра, хотя лечила и взрослых и осталась ей верна на всю жизнь. Оккупацию пережила в Бельгии и в этом периоде есть один эпизод, которому Екатерина Константиновна не придает особого значения, хотя мне он кажется неоднозначным.

— Я с немцами разговаривала просто, - я докторша, и меня никто не трогал. Хотя у меня возникали проблемы с фамилией. До войны я училась в Париже, и из дома как-то мне прислали журнал бельгийских фашистов, где написали, что я окончила университет и еврейка. Я обозлилась, написала им ругательное письмо, прежде чем пишете что-либо, проверьте! Они после этого замолкли.

Моими пациентами были всякие люди. Приходит как-то один человек, у него было шесть детей и говорит: «Вы, наверное, связаны с какими-нибудь людьми из Сопротивления? У вас такое лицо. У нас прервалась связь, а надо срочно передать план бомбардировки нужному человеку». Отвечаю, что помогу. Прихожу на работу и спрашиваю у врачей, не знают ли они кого-то, мне надо передать план. Коллеги удивились: «Ты серьезно? Более, чем, - отвечаю и меня посылают к одному врачу. Он называет мне знакомое имя, и я бегу к этому типу за документом. Взяла план, положила его на спину, села на велосипед и поехала через весь город, мимо гестапо.

— Екатерина Константиновна, а если б вас поймали, расстреляли бы точно!

— Ну и что! Еще надо меня поймать,  - живо возразила участница Сопротивления. Я нашла этот дом, позвонила, спросила фамилию и отдала. Об этом я никому не рассказывала, но после войны пришел тот тип, что нашел меня и говорит: «Вы знаете, кому отдали план. Можно заработать много денег». Я ему ничего не сказала, мне важен был результат, и я не сделала ничего особенного.

Не менее важным фактом в жизни Екатерины Константиновны можно назвать награждение ее орденом от имени короля Бельгии за заслуги в медицине.

— Я его не получала, у меня тогда не было денег, 400 франков, а орден надо было выкупить в магазине. Грамота есть, а ордена так до сих пор  нет. Но послушайте, за что я удостоилась такой чести.

Все время здесь я состояла в социальной политической организации. Страховка, уход за детьми, патронаж и прочее. Я работала в клинике социальной помощи педиатром, но с политическим уклоном. И вот там случилась такая история.

Как-то собрались врачи и стали говорить о вакцинации полиомиелита. На консультациях прививки делали даром. И вот одна тетка, муж у нее еврей, говорит, что матери должны приходить за вакциной в кабинет врача и покупать ее. И добавила, что в противном случае консультации проведут забастовку. Это было безобразие!

Тогда я подняла голос и облаяла всех: «Вы врач и требуете, чтобы вам платили за то, что ребенок проглатывает ложечку вакцины!» Я очень сильно обозлилась в тот момент.  Было это лет 30 назад. Администрация, сидевшая с нами и слышавшая это, очень обрадовалась поддержке. Вот за это я и заслужила орден.

— Видимо, не только за этот случай, - усомнился Володя.

—  Да, я вела педиатрию 10 лет, и у меня не было проблем с пациентами, а это не так легко. Я всегда помогала бедным, это нормально.

— А как в Бельгии говорят о клятве Гиппократа, в России о ней часто поминают? – влез я со своим вопросом.

— Никак не говорят. Я лично говорю: надо так и так делать. Если я приезжаю к бедной тетке, она лежит парализована, живет с девочкой. Бельгийский врач приходит и спрашивает «У вас есть деньги?». А я просто делаю свою работу. В этом разница. Я никогда с людей много не брала.

Что можно сказать о загадочной русской душе в дополнение к сказанному. Только то, что мы, русские везде остаемся верны славянским идеалам. И вот, пожалуй, этот идеал подтолкнул Екатерину Константиновну к необычному выражению чувств. Она единственный врач в Бельгии пишет стихи на французском языке, картины маслом и лепит необычные скульптуры, беря за основу обыкновенные стеклянные бутылки.

— Когда в нашей клинике узнали о моей книге стихов, то все завопили, так были довольны. Мне сказали, что поэзия иногда меняет мышление врача, понятно, что в лучшую сторону. А я вовсе не думала выделяться, вышло как-то само собой. Секретарь общества писателей Бельгии написал обо мне статью. После того, как  я послала одну книгу в академию Бельгии со мной стала переписываться тетка поэта Ван дер Вельде.

Как-то раз она пригласила меня в гости. Я села в машину и поехала в Антверпен, ту его часть, где говорят по-фламандски. Приехала, вижу дом на краю обрыва, как в старое время, ров, мост, лестница. На двери висит записка: «Поэта такого-то просят подняться на первый этаж». (По нашим понятиям это второй этаж. С.Ч.).

 Там меня встретила эта тетка. Она была страшно довольна.

— А почему вы пишите стихи? – спрашивает она меня.

— Ради удовольствия.

— Это не может быть удовольствием. Лучше бы вы писали рассказы, больше бы заработали.

— А я и не собираюсь этим зарабатывать, мне это просто нравится, - еще раз пояснила я.

Оказалось, что она фламандка, но пишет на французском языке.

—  У вас, знаете, то же, что и у меня. Вы русская, пишите на французском. А я просто вынуждена, иначе бы меня не поняли. Думать на одном, а писать на другом языке, это особенная черта!

С поэзией связан еще один забавный случай. Художник, оформлявший одну из книг Ленкшевич, послал ее де Голлю, и наша поэтесса получила благодарственное письмо от президента Франции.

Некоторое время  Екатерина Константиновна жила в «вилляже» - деревне. Одно свое стихотворение она посвятила разрушенному памятнику героям войны. Его напечатали в местном журнале и бургомистр дал команду восстановить обелиск, чем сильно меня удивил. Там она начала писать картины маслом, и я их видел уже в последней квартире в Брюсселе.

— А почему они написаны на стекле? - удивился я.

— У нас очень влажный климат был в вилляже (деревне) и пришлось искать более подходящую основу для картин. Точно так же я нашла свой собственный состав для лепки скульптур на стеклянных бутылках.

В комнате там и сям стояли причудливые фигурки парней в русских косоворотках, девок в сарафанах. Судя по всему, увлечения Екатерины Константиновны не принесли ей в жизни ни копейки, зато душа ее до сих пор осталась молодой и задорной. Володя поспрашивал ее о русской эмиграции, знаменитых фамилиях, что встречались ей за границей.

— В гости к маме приходила княгиня Шаховская. Она была такая полная, садилась в кресло и вела разговоры. Кресло было низкое и мне приходилось его держать, когда она вставала. Князя Гагарина я не знала, он почему-то стоял особняком в эмиграции. Помню, после его смерти собирали деньги на похороны. Приходили к брату Николаю князья Черкасские Михаил Алексеевич и Игорь Михайлович. Бывал у нас Девлет Кильдеев, тоже князь, монгол, служил кирасиром при царе.

В 1960 году Екатерина Константиновна встречалась с Валентином Катаевым, и он ей подарил книгу «Сын полка», одно из первых изданий.

— Он позавидовал нам, живущим за границей: «Вы счастливы и можете писать, как хотите, а у нас этого нельзя». А я дала ему книгу про европейский «базар», как раз о том, что в Европе не должны «выступать» против нас, а-то мы (русские) уйдем и они могут погибнуть.

Встречи с русскими были регулярны. В посольстве СССР у нее работала подруга и постоянно приглашала на интересные вечера. Екатерина Константиновна перезнакомилась и подружилась со всеми, насколько это было возможно во время «холодной войны».

Однажды подруга сообщила ей, что приезжает делегация русских рабочих. 

— Я выбрала несколько брюк, нашла новые ботинки, несколько рубашек и пошла к ним на встречу. Как раз подъезжал автобус после экскурсии и я дождалась, когда выйдут все пассажиры. Подошла к небольшой группе мужчин и предложила взять вещи в подарок. У них от испуга вытянулись лица: «У нас все есть, вы что!» Я не стала настаивать, но поняла, что инструкции у них работают на сто процентов.

Но русская дворянка Ленкшевич о политике думала меньше, она писала стихи. Екатерина Константиновна подарила мне небольшой сборник, «Songe de paille», иллюстрированный Лукиным, который послал книгу де Голлю. Я даже не спросил, как она переводится на русский. Важнее был ее автограф: «Дорогому Сергею на добрую память. Екатерина Ленкшевичъ 19.10.2000»

Вольным переводом одного из стихов предлагаю иллюстрировать занавес своего рассказа:

…солнце пробивается меж листьев и повторяет слова о ваших мечтах. Россия, я для тебя только иностранка, но в моем сердце осталась капля твоего прошлого, и твои поэты всегда будут моими братьями. Когда туман спустится на мир, я с радостью буду думать о твоем проходе к солнцу. Я сохраню печаль твоих лесов, пахнущих малиной, я здороваюсь с подсолнечником. Привет! Я здороваюсь с твоим народом. Твои далекие горизонты со снегом, где мороз сеет семя звезд…

P.S. Екатерина Константиновна умерла несколько лет назад в доме престарелых. Она никого не узнавала и потихоньку угасала. Моя скромная задача состоит в том, чтобы память о замечательном человеке осталась не только на могильной плите, но и в чьих-то любопытных и неравнодушных сердцах и головах.