KaviCom.ru интернет-портал Старого Оскола

Синеглазый и светлоголовый,

Вышел он из фанзы на припек.

Он не знал по-нашему ни слова,

Объясниться он со мной не мог.

Предо мною с глиняною кружкой

Он стоял, — я попросил воды, —

Пасынок китайской деревушки,

Сын горчайшей беженской беды!

Как он тут? Какой семьи подкидыш?

Кто его купил или украл?

Бедный мальчик, тайну ты не выдашь,

Ведь уже ты китайчонком стал!

Но пускай за возгласы: ламоза!

(Обращенные к тебе, ко мне)

Ты глядишь на сверстников с угрозой —

Всё же ты светлоголов и розов

В их черноголовой желтизне.

В этом — горе всё твое таится:

Никогда, как бы ни нудил рок,

С желтым морем ты не сможешь слиться,

Синеглазый русский ручеек!

До сих пор тревожных снов рассказы,

Размыкая некое кольцо,

Женщины иной, не узкоглазой,

Приближают нежное лицо.

И она меж мигами немыми

Вдруг, как вызов скованной судьбе,

Русское твое прошепчет имя,

Непонятное уже тебе!

Как оно: Сережа или Коля,

Витя, Вася, Миша, Леонид, —

Пленной птицей, задрожав от боли,

Сердце задохнется, зазвенит!

Не избегнуть участи суровой —

Жребий вынут, путь навеки дан,

Синеглазый и светлоголовый,

Милый, бедный русский мальчуган.

Долго мы смотрели друг на друга...

Побежденный, опуская взгляд,

Вышел я из сомкнутого круга

Хохотавших бритых китайчат.

 Арсений Несмелов

Шел я как-то летом по Харбину, а навстречу мне Вандаловский. Этот мой приятель находился в состоянии большого волнения и, ругаясь, поведал мне следующее. Ему надо было через несколько часов выезжать в глухую китайскую провинцию, а его напарник отказался ехать в последний момент. И вот он бегает по всему Харбину, высунув язык, и кому не предложит у всех какие-то отговорки.

В ту пору я окончил первый курс Восточного института и мне, будущему китаеведу было соблазнительно повидать глубинный Китай. Не долго думая, я предложил свои услуги в качестве сопровождающего.

 

Обрадованный Вандаловский хлопнул меня по плечу и приказал взять с собой еды. На сколько?

— А черт его знает! — последовал ответ. Может на две недели, а может и на месяц. Оружие не забудь,— посоветовал вдогонку Вандаловский.

Я вернулся домой, сообщил о своем отъезде матери, которая срочно поставила тесто для пирожков. Большая походная сумка вместила в себя сало, сухари, сахар, чай, сухие колбасы, вареные яйца и несколько банок консервов. Наконец были пожарены пирожки, которые не удались, как полагалось, из-за нехватки времени для подхода теста.

В конторе я появился ко времени. Вандаловский как раз закончил покрывать груз брезентом, и мы поехали. Старый, видавший виды грузовик был нагружен до отказа и так скрипел и переваливался при езде, что я его тут же обозвал «Рыдваном». К бортам его было привинчено бесконечное количество банок с бензином, а в кабине невозможно было повернуться из-за множества инструментов, которые были принайтовлены даже к потолку. Про китайские дороги говорить не приходится, это было сплошное бездорожье.

 

В первый же день, отъехав от Харбина несколько верст, мы встретили телегу с возницей-китайцем. Он погонял волов, тащивших грузовик. Вандаловский остановился, вылез, пошел посмотреть в чем дело. У автомобиля была сломана полуось и еще что-то. Спутник мой поговорил с водителем, вернулся и сострил: «Вот незадачливый датчанин!» и приказал самому себе: «Вандаловский, смотреть в оба!».

Карта, которой его снабдила контора не гр  (здесь не хватает одного листа)

 

 

Я перевел, по мере знаний смягчив сказанное. Китайцы в просторечии называют русских «ламоза», что, в сущности, значит бородатый. И вдруг китайчонок стукнул себя в грудь кулачком и произнес «Ламоза! Ламоза! — и разделяя по слогам, как говорят китайцы, объявил — Ми-ша! Ми-ша ламоза!

 

Это и Вандаловский не знающий китайского, понял. Мальчишка сорвал с себя какую-то тряпицу, служившую ему головным убором. Действительно, волосы его не были черными, как у китайцев. До того это было неожиданным, что мы в удивлении молчали. И решив, что мы еще не достаточно убеждены, он вытащил из-за пазухи шнурок и показал маленький, медный, истертый до предела, православный крест. При этом он не переставая, твердил: «Ми-ша ламоза! Ми-ша ламоза!».

 

Мы слезли с грузовика. «Как ты сюда попал?». Захлебываясь словами, он поведал нам, что отец и мать бежали из Советской России, перешли благополучно китайскую границу, как вдруг раздалась сзади пулеметная очередь. Оба родителя были тогда убиты, а его подобрали китайцы, и было ему тогда три или четыре года.

Вандаловский, пять минут назад не хотевший затормозить из-за какого-то китайского попрошайки, теперь взял инициативу в свои руки. «Мы возьмем тебя с собой, обещаю, но только на обратном пути». Он поднял Мишу, посадил в кабину, сказав при этом: «Какой легкий, как перышко!».

Очутившись на сидении, наш найденыш стал что-то пристально рассматривать. Но ни оружие, привлекло его внимание, ни многочисленные инструменты — он смотрел, не отрываясь, на маленькую литографическую иконку Иверской Божьей Матери. Он что-то, видно, вспоминал и вдруг явственно произнес: «Боже мой, Боже мой!».

 

Теперь вблизи видно было, что он не китаец — волосы, хоть и темные, но не черные, глаза светло-карие, верхние веки не плоские, как у желтой расы. Только очень маленькая раскосинка в глазах — такие лица встречаются у забайкальцев. Одежда его состояла из сплошных лохмотьев. Вандаловский отвернул лоскут, висевший на спине. Все тело было покрыто синяками и ссадинами. «Тебя бьют, наверное?». «Бьют!» — вздохнул Миша. Я спросил что-то у водителя, но он не ответил. Я повторил свой вопрос. Вандаловский стоял, нагнув низко голову, и сказал вдруг голосом, ставшим пискливым: «И куда это я его задевал?»-крупные слезы текли по его мужественному лицу и я понял, что он ищет, как говорят, вчерашний день.

 

Мы наперебой стали угощать Мишу, перебрав все припасы. Но ни сало, ни вареные яйца, а пирожки из плохо поднявшегося теста и совсем окаменевшие за шесть дней пути, пришлись ему по вкусу. Он не умел произносить букву «р» и спросив, как называется это блюдо, с упоением стал произносить «пилоськи, пилоськи!» Он не сразу глотал пищу, смаковал ее как можно дольше. Вандаловский стал считать, через сколько дней мы будем ехать назад. « Еще дня три пути, не больше, день на разгрузку и отдых. Через семь дней жди нас, Миша,— Вандаловский взял топор, сделал на дереве зарубку,— тут». Я перевел Мише, сказав, что как солнце встанет семь раз — счет он знал — мы его заберем. «Вещей никаких не брать, чтобы не было подозрительно»,— инструктировал его Вандаловский. «А у меня их и нет»,— развеселился Миша. Вандаловский взял брезентовую сумку, опорожнив ее от отверток и прочего, наложил еды, несколько банок консервов. На прощание он подарил Мише нож с двумя лезвиями и ключом для открывания консервов, показал, что делать с банками. «Скажи ему, чтобы сумку прятал в лесу под камень, брезент предохранит от мышей».

 

Моя русская фамилия , да еще с буквой «р» не пришлась по вкусу китайцам. Ну на что это похоже — Макалофу? И мои приятели китайцы переделали Макарова в Ма-дзи-лин, что значит «Ма из золотого леса». Прижимая к груди подарок, Миша обратился ко мне: «Ма-дзи-лин! Вы меня не забудете?». Мы клятвенно заверили его, что обязательно возьмем с собой на обратном пути. Подбодрив его, как умели, мы поехали дальше.

Деревня, в которой жил наш уже Миша располагалась в двух-трех километрах от того места, где мы встретились. Все жители работали на полях и только из одной фанзы вышла старуха-китаянка, окруженная совсем маленькими детьми. Мы у нее купили луку и огурцов, очень щедро заплатив.

 

Через три дня мы были на месте, разгрузили текстиль с «Рыдвана» , помылись и почистились. Вандаловский, по характеру не очень разговорчивый, и отнюдь не склонный к житейской философии, поразил меня своей наблюдательностью. «Только самый последний болван,— говорил он мне,— не узрит в нашей встрече с Мишей чьей-то непреклонной воли. Напарник оказался — раз, я никого не мог найти — два, встреча со студентом Восточного института — три, согласие заменить напарника — четыре. Наконец, я решил не придерживаться трассы, которую мне посоветовали в конторе, а ехать по своему усмотрению — пять. Речка, в которой оказались благословенные ямы и у которых мы — он сказал по-сибирски — пучкались (возились) — шесть, а Миша с горы, собирая бурелом, увидел нас — семь».

Итак, на седьмой день, как было обещано, мы появились в деревне. Старуха, старая наша знакомая, памятуя о нашей щедрости, встретила нас поклонами. Она даже поделилась с нами горячими мантами (булки вареные на пару), за мзду, конечно. Мы задержались некоторое время, чтобы дать Мише возможность выбежать за пределы деревни, посудачили со старухой об урожае и погоде и, не торопясь, покинули деревню.

 

Мы подъехали к дереву с зарубкой. Из кустов выскочил Миша с самодельными ножнами на поясе и пустой сумкой в руке. Я открыл дверцу грузовика и подхватил его на ходу. Вандаловский добавил газу и «Рыдван» рванул с предельной скоростью, на которую был способен. Миша мелко дрожал от возбуждения. Конечно, ни о какой погоне не могло быть и речи, но Вандаловский предпочел не останавливаться в полдень и оставить между нами и деревней как можно большее расстояние.

 Только перед закатом солнца мы переехали речку и наконец остановились на привал. Я собрал сухих веток, во множестве валявшихся на земле, и соорудил костер. Вандаловский вооружившись ключами, стал что-то чинить в грузовике. Миша вдруг сорвал с себя лохмотья и пошел к берегу той новой речки, вдоль которой пролег наш новый путь. Он медленно вошел в воду, внимательно что-то высматривая, потом вдруг поплыл на другую сторону. Я с любопытством наблюдал за ним. «Плывет, паршивец, плывет, негодяй!» — восторженно вскричал Вандаловский. В его лексиконе подобные выражения обозначали высшую похвалу. Китайский народ до недавних пор не умел плавать и потому мой спутник так неподдельно удивился мишкиному шагу. А тот уже переплыл реку и пошел вдоль самого берега, опять что-то выискивая. Мишка неожиданно нырнул и молниеносным движением вытащил из воды большую рыбину, отчаянно бьющую хвостом. Мне показалось, что ему будет не под силу справиться со своей добычей. Я хотел ринуться на помощь, но Вандаловский ужержал меня: «Не порть ему его большой радости!» В фонтане брызг, то исчезая с рыбой под водой, то появляясь на поверхности, Миша упорно подвигался к нашему берегу и, наконец, совершенно обессилевший повалился на землю около костра. Откашлявшись, он сказал мне, что сам научился плавать, причем несколько раз чуть не утонул, но такую большую рыбину поймал в первый раз. Потом Миша быстро и ловко почистил ее, нарезал на куски и стал жарить на углях. Запасливый Вандаловский имел с собой не только соль и перец, но и уксус и разные китайские приправы, заботливо завернутые в тряпки. Надо было видеть выражение лица Миши, когда мы протягивали ему свои жестяные тарелки, спрашивая: «Мишенька! Можно еще кусочек?»

 

Поужинав, я согрел ведро воды, выкупал Мишу, при этом он с восторгом нюхал мыло, и обкромсал ему, как сумел, волосы ножницами. Его лохмотья были брошены в костер вместе с волосами и, судя по потрескиванию, с насекомыми. Вандаловский пошутил, указывая на костер: «Вот крику-то было!». И Миша засмеялся, по-видимому, понял. Потом Вандаловский пожертвовал Мише заплатанную рубашку, к большой радости ее нового обладателя. В этот же вечер они перестали обращаться ко мне за переводами и разговаривали, как умели. «Мишка, ты сыт?,— спрашивал водитель,— Мишка ты сыт,— утвердительно ответствовал вопрошаемый, поглаживая себя по животу.

 

Была моя очередь дежурить по хозяйству. Я натаскал топлива на целую ночь и сел у костра. Вандаловский нарубил еловых веток, прикрыл своей курткой и заботливо уложил Мишу. Тот долго не мог заснуть, а когда, наконец, забылся неспокойным сном, то вскрикивал и часто просыпался. Оставалось только диву даваться, какой большой запас нежности по отношению к Мише обнаружился у этого грубияна Вандаловского. По дружному мнению харбинского прекрасного пола шофер грузовика считался солдафоном и мужланом. Одна его фамилия чего стоила! Ведь не за хорошие дела дали его предку прозвище, потом перешедшее в фамилию.

Когда мы приехали в Харбин, новость быстро облетела весь город. В холостяцкое логово Вандаловского набилось человек двадцать, в большинстве соседок. Они единодушно решили, что в таком свинарнике ребенка держать нельзя и потому рекордным темпом вымыли окна, выскребли пол и все, что им попадалось под руку. Затем была взята в оборот грязная посуда. Миша сидел на стуле, а вокруг него росла гора апельсинов, шоколада, прочих вкусных вещей и, конечно, игрушек.

 

Так начался для Миши новый, русский этап жизни. Доктор, которому его показали в первые дни, нашел, что Мише не восемь или девять лет, как предполагали мы с Вандаловским, а одиннадцать. Сказал, что он недоразвит физически из-за хронического недоедания.

Вандаловский часто отлучался из Харбина, иногда на два-три дня и тогда Миша ночевал у кого-то из знакомых, часто у нас. Он оказался тихим, послушным и очень услужливым мальчиком.

В начале сентября одна из соседок отвела его в школу. Там его посадили за первую парту рядом с шестилетней Люлей и оба они, закусив кончик языка, старательно выводили кривые палочки.

 

На вопрос как мишина фамилия, соседка, милейший и добрейший человек, но невероятная путаница, безбожно коверкающая все иностранные слова на русский лад, ответила — Лавандовский. И так Миша начал новую жизнь с цветочной фамилией. Вандаловский, которого он называл папой, хотел позже отдать его в ремесленное училище, но превосходное знание китайского языка позволило Мише стать драгоманом участка. Помню его совсем молодым переводчиком, наверное, самым младшим в Харбине. К китайцам он относился с нескрываемым презрением. У меня были приятели китайцы, у него — никогда! Как — то я сказал, что есть ведь среди них хорошие люди. Миша, называющий меня по старой памяти Ма-дзи-лин, энергично затряс головой и твердо произнес: «Нет, нет и нет!».

 

P.S. Стихотворение Арсения Несмелова, как нельзя, кстати, подошло в качестве эпиграфа к рассказу Ирины Борисовны Макаровой. Им обоим была одинаково важна и близка тема жизни русского человека на чужбине. Об авторе этих рассказов я уже писал, а тс ворчеством Арсения Несмелова рекомендую познакомиться и посмотреть на него хотя бы одним глазком. В инете все есть.