KaviCom.ru интернет-портал Старого Оскола

 

 Почти все уже возвращены на постоянное место жительства, но исчез племенной хряк и сторож с колхозного «тока», дед Тихаша. Слухи ходили разные. Чаще всего говорилось, что из города приехала банда и обеих порешила. Живыми, видимо, их уже и считать не стоит. Но, в это время из соседнего села прибыли гонцы и сообщили, что на расстоянии 7 км 687 м, в лесополосе, разделяющей земли помещика Троекурова и фермера Дубровского, обнаружены недвижимые тела хряка и мужика, похожего на деда Тихашу. Он ли это, установить трудно. Лицо  было замаскировано буро-зелёной мазью. Рядом валялась пустая бутылка.

 Гена, сосед деда Тихаши, схватил резервную бутылку самогонки, вскочил на попутный председательский УАЗик, и помчался к месту находки. Живы оказались оба. Хряк сильно похудел. Словно, рекламируемого средства от похудения нажрался, а дед, хоть и сильно заикался, но поведал историю поимки беглого хряка в своей редакции, закончив повествование словами, что прямиком сейчас пойдёт к председателю, чтобы  забрать быстрее обещанный сахар на самогон за поимку беглого хряка.

…Лицо председателя от известия о находках стало не бледно-продолговатым, а розовато-круглым и появились некоторые признаки жизни. Выйдя на крыльцо с таким лицом, председатель взглянул на телегу, в которой возлежал хряк. Омрачилось чело его, ибо увидел он на телеге не знаменитого племенного хряка, а существо с отвисшей кожей, впалыми боками, но с чётко выраженным пятаком и хвостом, закрученным, словно на бигудях. А от племенной гордости, да не при женщинах будет сказано, остался один пшик. Ещё не понявший приближение грозы, дед Тихаша (он же Пётр первый и он же Вовчик, в зависимости от круга общения) поднялся на негнущихся ногах по ступенькам крыльца и стал рядом с председателем, как триумфатор.

Председатель, багровея, повернулся к деду Тихаше, и спокойным голосом на все децибелы, которые только мог выжать из своего горла, перехваченного спазмами, заорал: «Вовчик, мать-перемать, ты что с бедным существом делал?» Дед Тихаша на заикающемся диалекте, приобретённом бессонной ночью во время джигитовки верхом на кабане произнёс: «Дык, ловил, стало быть, ентого вот. Усю ночь, стало быть, гонялси, а он, ето, бегал, стало быть». Председатель отстранился, сколько мог, от подошедшего деда Тихаши и произнёс: «Вовчик, ты чего такого нажрался, и какой такой вонючкой закусывал, что рядом с тобой стоять нельзя. Может у тебя понос, потому, что воняет от тебя, как от свинарника? А морду чем таким умазюкал?

Зелёная она у тебя какая-то. Как ботва бурячная пережеванная?» Дед и хотел бы поделиться пережитым за эту ночь, но потом в селе прохода не дадут, поэтому произнёс: «Дык, крем опосля бритья, стало быть, вот и припахивает он, как свиной помёт». Председатель ещё дальше отошёл от деда Тихаши и сказал: «Какой там, после бритья? Ты раз в пятилетку бреешься, да и то тупым топором. Стой, где стоишь, а то из-за твоей кабанячей вони меня жинка домой не пустит». 

Только теперь председатель обратил внимание на порванные полы дедовского тулупа. Края дырки в тулупе залоснились, и шерсть хряка приклеилась к ним свиным потом. В голову председателя ворвалось смутное предположение, и начался очередной приступ ярости: «Ты что с хряком делал, извращенец? Он же не для этого предназначен! Ты ж его обесчестил! Судить тебя надо. Прямо так вот и обозначить, что, мол, за издевательство над хряком в извращённой форме». Дед Тихаша начал понимать, что такой поворот событий и такая слава о нём в селе, даже хуже, чем чистосердечное признание о происшедшем. Набрав полную грудь воздуха, дед начал своё повествование о злополучной ночи. Рассказал, как хряк попал в дыру тулупа головой, и как потом он его таскал всю ночь по пустынным предзимним полям. Народ у крыльца правления хохотал навзрыд. Одной бабе даже дурно стало. Хорошо, что в толпе у кого-то нашлась недопитая бутылка самогона. Отпоили. Только она потом уже хохотала с визгом, правда, в это время уже никто не смеялся.

Думаете, председатель посочувствовал деду? Как бы не так. Он выслушал это трагикомическое повествование и потом задал ключевой, по степени важности для местного свиноводства, вопрос: «Вовчик, а за что же ты держался во время скачек? По телевизору показывают, как в Испании на диких быках скачут. Дык там наездники не могут долго удержатся. Сбрасывают их. А ты всю ночь носился, как угорелый. За что же ты держался?». Дед Тихаша вынужден был признаться, за что он держался. И добавил: «Ручки аж мои затекли. Еле разжал через полчаса апосля, как хряк умотанный свалывся».

Теперь от хохота начали визжать все бабы, кроме той, которую самогоном отпаивали. Она икала. Председатель весь как-то сник и тихим голосом обречённо произнёс: «Вовчик, ты понимаешь, что ты наделал? Ты, можно сказать, на корню загубил нашу свиноводческую отрасль в колхозе. Где ж я теперь хряка найду? Нашего ты ж дисквалифицировал. Куда он теперь годен? Не, Вовчик, буду я на тебя в суд подавать. О защите чести и достоинства. А пока, я тебя отстраняю от сторожёвки. Иначе ты завтра и за крупный рогатый скот возьмёшься».

      …Дед Тихаша целую неделю снимал с себя стресс мыколыной бражкой, которую тот собирался у деда перегнать на самогон. Но потом ситуация изменилась. За Тихашиной хатой, на выгоне, стояла разваленная церковь. Относительно целой была только колокольня  метров десять-двенадцать высотой. Где-то в верхах, приняли решение о её восстановлении. Прислали строителей. Те установили леса, привезли несколько машин песка и начали отбойным молотком разбирать те места в кладке, которые были признаны непригодными для реставрации. Строителей привозили из города, а вечером снова увозили.

Однажды, в селе был очередной престольный праздник, в котором приняли участие и строители. Кое-как проторчали они на лесах до обеда, а потом уже и не стали подниматься на них. Состояние было не то. В пришедший вечером автобус «заскирдовали» строителей и увезли в город. Дед Тихаша с соседом Геной маялись от головной боли. Для лечения не было ни стратегических запасов, ни стратегического полуфабриката. Нужно искать выход. Дед задумчиво произнёс, что строители не хозяйственный народ. Уехали, а весь инструмент на лесах оставили. А если его кто-либо приворует? Это ж, на сколько бутылок там этого добра безнадзорного брошено? Гена молча слушал. Головная боль не позволяла движение мыслям. Дед уже прямо сказал, что ничейного быть не должно. Нужно прибрать к рукам. Гена молча кивнул, и, одевшись, они пошли к развалинам церкви.

Было уже сильно темно. Луна то пряталась в тучи, то появлялась. Поднялись на самую верхотуру по шатким лесенкам, осмотрелись. Весь инструмент состоял из различных кувалд, здоровенных зубил и отбойного молотка. Если «находки» сбросить, то потом в темноте их не найти. Дед сказал, что нужно это всё в чемодан сложить, да по верёвке спустить вниз. Верёвку строители оставили. Она так и осталась висеть на блочке, с помощью которого поднимали кирпичи и раствор. Гена огорчённо произнёс, что такого чемодана в селе ни у кого нет. Дед успокоил. У него есть. С армейских времён сохранился. Сходил домой и принёс. Гена посмотрел на этот чемодан и с сомнением спросил, чемодан ли это? Больше на сундук похож. Вон, из каких добротных досок сделан, да и весит он, наверно, как сам дед. Долго рядить не стали. На улице становилось всё темнее.

… Верёвкой подняли вверх привязанный чемодан и начали укладывать всё, что удалось найти на лесах. Уложили, но чемодан уже не закрывался. Пришлось его обвязывать шнурками из ботинок Гены. Осталось самое лёгкое: спустить чемодан вниз. Гена посмотрел на деда и решил, что у деда не хватит силёнок плавно опустить чемодан на землю. Решил это сделать сам. Спустился с лесов, нашёл конец верёвки, взял его в руки и скомандовал, чтобы дед столкнул чемодан вниз. Дед посоветовал верёвку держать крепче, чтобы не выскользнула, а ещё лучше будет, если Гена намотает её на руку. Гена послушно выполнил указание, и на три витка намотав верёвку на руку, дал команду: «Пхай!». Дед толкнул чемодан с лесов и повернулся к лестнице, чтобы спуститься вниз.

Кто же мог предполагать, что чемодан с железками окажется тяжелее Гены? Пусть и не на много, но Гену оторвало от земли и началось его вознесение. Не стремительное, но довольно резвое. Натянутая верёвка прижала свои витки к руке Гены, и освободиться от них было невозможно. На пути своего вознесения Гена встретился с чемоданом, который весьма прилично огрел его по спине. Это событие Гена отметил возгласом «Ох! Мать твою так!». Дед из любопытства повернулся на звук и увидев, как над настилом лесов появилось лицо Гены, удивлённо спросил: «Ты шо? Я вже спускаюсь». Вознесенец только успел произнести: «Да я это..» Дальше последовала смена событий. Чемодан, ударившись о землю, порвал шнурок и содержимое начало вываливаться из него. Теперь уже Гена становился всё тяжелее и устремился вниз. На пути снова встретился с пустеющим чемоданом. Удар пришёлся в то место, на котором сидит всё человечество. Хорошо пришёлся. Гена это событие ознаменовал громкой репликой: «Ой! Тудыть твою мать!». Встреча Гены с землёй, вернее с кучей песка, сопровождалась звуком: «Хек!».

…Пока дед спускался с лесов, Гена сползал с этой кучи. Голова уже не болела. Болела спина и «сиденье».  Дед обошёл вокруг "вознесенца" и сочувственно уведомил, что пока он сбегает до Мыколы за пивлитрою, пусть Гена на песочке отлежится. Пострадавший обречено произнёс: «Да я уже опохмелённый. Теперь месяц садиться не смогу. Эх, недаром родители говорили, что грех работать в праздники». 

 

Алпей

 

Специально для Кавикома