KaviCom.ru интернет-портал Старого Оскола

 ДЕНЬГИ

 

К утру обыски закончились, в зале «Смольного» лежали вороха отобранного у буржуев и разных подозрительных лиц оружия.

 

– Мало отобрать оружие, нужно отобрать и деньги, – беседуя с Анпиловым, сказал Сорокин и развернул только что принесенный курьером экстренный выпуск газеты «Меч свободы» с напечатанным постановлением Совета о контрибуции. – Интересно, как оно тут выглядит…

 

– Как будто не знаешь, – бросил ему Анпилов через плечо. – Сам же постановлял…

 

– Постановлять – одно, а вот, как оно напечатано? – Сорокин покашлял и добавил: – Наш редактор, Файнберг, человек оглядчивый. Иной раз редактирует, что и не узнаешь своей мысли, завод называет каретной мастерской, а деревянное колесо колодезного ворота – силовым цехом предприятия… Вот и лучше самому прочитать и подправить, если редактор заврался. Ты вот, Костя, слушай и замечай, я вслух прочитаю…

 

– Давай, чтение люблю слушать…

 

«…местные промышленники и торговцы, прочие нетрудовые элементы, – читал Сорокин, – обязаны к шести часам вечера сего числа внести в кассу Совета добровольно в обязательном порядке всю сумму контрибуции, коя указана в именных повестках, вручаемых курьерами…»

 

– Напрасно именные повестки, – прервав Сорокина, сказал Анпилов и покрутил головой. – Надо бы список всех буржуев пропечатать рядом с денежной суммой, а то наши внуки знать не будут, кого мы именем революции били и деньги их контрибуцили… Не понимаешь, зачем это нужно? Я тебе расскажу, Кузьма. У буржуев память крепкая, не забудут про контрибуцию. А народ, буржуи, грамотный, к нам же в государство на службу понабьется и будут вроде как ласковые снаружи, а из середки – те же черти, что и раньше. Придешь к такому с жалобой, а он тебя к другому переправит, тот – к третьему. И будут гонять сколько лет, пока из тебя пар выйдет, а ты и знать не будешь, кто тебя и по какой причине гоняет… Ну, читай дальше, Кузьма.

 

«…за невзнос денег, виновные подлежат арестованию и посажению в тюрьму…»

 

– Опять же Файнберг напутал, – возразил Анпилов. – Мы предлагали записать не «посажению», а «заключению в тюрьму». Буржуи-то ведь нас не посаживали, а заключали и в кандалы заковывали…

 

– Не сразу, Костя, не сразу. Научимся и мы заключать и кандалы механические на руку и ногу застегивать. Важно вот только, чтобы не свои в эту обузу попадались, а настоящая контра. Вот чего я хочу… Пусть сидят в тюрьмах все, кто награбляет деньги и народ обижает…

 

… В этот день депутаты Совета не расходились по домам: намечено было, если буржуи не выполнят приказа о контрибуции, провести экстраординарное заседание.

 

– Придут или не придут? – перешептывались депутаты, узнав от курьеров, что все именные повестки о взносе буржуями денег, вручены. – Вот будут дела, Федотов: ты и кассу отобрал у Корнилевского, приготовился, а деньги буржуи не принесут…

 

– Я терпеливый, до шести часов, – неторопливо отвечал Федотов, поедая скромный обед, принесенный ему племянницей, Галей. – Погрызу головочку лука, картошки в мундирчиках и подожду…

 

– У меня есть суд иной, – возразил Евдоким Кривошеев. – Нечего там тянуть до шести часов, а возьму взвод красногвардейцев и тряхну деньги…

 

– Ты, комиссар, не горячись, – прервал его Федотов. – На лучку, погрызи. Тебя вот слеза прошибет, добрее станешь. Ведь и буржуям надо подумать, с мыслями собраться, расчеты разные концы с концами… Деньги, брат, это в их понятии, что твоя кровь в жилах. Иной, может, повесится из-за денег, вот как. А ты поспешаешь. Раз мы срок дали, нужно выдержать, чтобы власть считалась твердой, без обману… А придти – придут, напугались буржуи после своей атаки на «Смольный»… А кто это там, внизу, галдеж такой поднял?

 

– Сейчас выясню, – ответил Кривошеев. – Безобразие такое устраивают в государственном присутствии…

Возвратился Кривошеев с группой парней, среди которых один был в форме матроса.

 

– Знаете, товарищ Федотов, что они вздумали, на Лазебного пришли с жалобой?

 

– На начальника сводного отряда Красной гвардии? – переспросил Федотов, присматриваясь к парням. Некоторых из них он немного знал.

 

– На него, – сказал Кривошеев, и сейчас же заговорили сразу все парни.

 

– Чего же он зазнался, не записывает и не записывает?! – горячился черноволосый парень похожий на цыгана. – Мы вот уже в третий раз заходим в духовное училище, а нам, по приказу Лазебного, командуют «кругом» и винтовкою прицеливаются…

 

– А ты, случайно, не Петра Кандаурова сынок из слободы Гумны? – перебил его Федотов. – Обличием похож…

 

– Ну, его сынок, а что? – продолжая сердиться, ответил парень. – Меня Василием зовут и я бедняцкого происхождения, так что не имеет права Лазебный отказывать мне в Красной гвардии. У отца была одна десятина земли на девять душ, а пять моих сестер, старшая Дуня, модистками у купца Платонова третий год бесплатно в ученицах работают. Сам я тоже работал у купца Черных Кузьмы, в Ездоцкой: беговых лошадей ему кормил и козла в конюшне. А в четырнадцатом году купец проиграл свое состояние в игру «девятку» купцу Коротких Николаю, что на Рыльской живет, а я поступил к купчихе Болотовой Елене, что на Успенской улице…

 

– Ну, вот и рассказал всю свою биографию, – снова прервал Федотов Кандаурова и усмехнулся: – Зачем же козла держал купец в конюшне?

 

– Лошади у него дорогие, по две тысячи рублей каждая, хотя можно хорошую лошадь купить за двести рублей. Но Кузьма Никифорович верит, что лошади худеют, если их щекочет зверек-ласка. Козел своим запахом убивает ласку, вот почему…

 

– Хозяйственно придумал, об этом надо записать, – Федотов заметил карандашом в книжечку, потом повернулся к стоявшему молча белобрысому матросу в тельняшке под расстегнутом бушлатом.

 

– А тебя я знаю, Петр Горелов из Пушкарки, плясун. Ты, наверное, у ребят за главаря?

 

– Так точно, – козлетоном доложил Горелов. – В Балтику меня не берут по ранению, а в Красной гвардии могу. Ребят согласовал, а Лазебный не соглашается. С нами вот все – Пашка Кондрашев, Миша Махнев, Андрей Силков…

 

– Вижу, ребята боевые, – согласился Федотов и повернулся к Кривошееву: – Евдоким Прохорович, позвони Лазебному в отряд. Чего он с ребятами так?

 

Кривошеев вышел в соседнюю комнату, к телефону. Вернулся сердитым.

 

– Чего же вы голову морочите? – набросился он на парней. – Проситесь в Красную гвардию, а по тревоге «Факел» не прибежали бить буржуев, когда они чуть «Смольный» не сожгли…

 

– В этом виноваты, – вступился за всех Горелов. – Сдурили мы еще с вечера, денатуратику немного выпили, да и проспали тревогу. Мы же во всем Лазебному признались, обещали исправиться, а он и слушать не желает, требует от нас героического поступка. Как же это мы будем проявляться, если взашей гонят?

 

– Да, ребята, промашку вы большую допустили, – Федотов почесал в затылке, похмурился. И вдруг глаза его оживились, засверкали. – Вот что, я вам помогу героизм проявить. Нам нужно пошевелить купцов разных и промышленников, да без оружия, а так, уговором напомнить, что люди в Совдепе ждут и что пора нести контрибуцию, а то, мол, в шесть часов ото всех сразу кассир не сможет принять…

 

– К кому идти, мы это мигом! – обрадовались парни, зашумели, – Можем весь город обежать и слободы, всех буржуев знаем на перечет…

 

– Евдоким Прохорович, дай ребятам списки, пусть…

 

Через час под окнами «Смольного» зашумели:

 

– Идет, идет!

 

– Деньги, деньги идут!

 

Задремавший у стены Анпилов продрал глаза.

 

– Кто идет, какие деньги? – спросил он, широко зевнув.

 

– Купчиха Мешкова решила первой раскошелиться…

 

Это было начало. Дородная женщина в сопровождении бухгалтера с охапкой книг в переплетах, похожих по окраске на арбузные корки, гордо вошла в комнату.

 

– Кто здесь принимает контрибуцию? Проверяйте книги, расплачусь…

 

– Ага, попалась! – забегал вокруг женщины Кривошеев. – Мы с купчих последние юбки стащим…

 

– Ну, ты, Евдоша-переметчик! – смело остановила его Мешкова. – В мою юбку не лезь: запутаешься, до самого второго происшествия оттуда не выберешься. Это тебе не из анархистов-максималистов переметываться к большевикам. Комиссар… Я и на тебя найду управу, если через край будешь перехватывать…

 

– Я с этой контрой разговаривать не буду! – Кривошеев рассвирепел, понюхал какого-то лекарства из пузырька «для унимания зуда» и выбежал, хлопнув дверью.

 

Члены комиссии засмеялись, кто-то подвинул купчихе стул, пригласил садиться.

 

– Спасибо, не привычна сидеть! – возразила она и вывалила из вещевой сумки на стол перед Федотовым целый ворох «керенок». – Нате, присваивайте. Сполна, все двадцать тысяч. На муку если перевести – десять тысяч пудов по закупной цене, четыре тысячи пудов – по отпускной цене. Тоже и насчет наемных ваших солдат-красногвардейцев. Слышала я, что приказ есть Крыленко или Антонова платить красногвардейцам по 200 рублей в месяц. Моих денег хватит вам на отряд в сто человек, а за месяц этот отряд может на мильон наделать…

 

– Насчет присваивания напрасно разговариваете, – сердито прервал купчиху Анпилов. Скуластое лицо его покраснело, в глазах задрожала обида. – В ноябре девятьсот пятого пришлось мне выполнять задание лейтенанта Петра Петровича Шмидта, освобождать потемкинцев из плавучей тюрьмы судна «Прут». Проломили мы там перегородку, золото посыпалось. И столько его, на три воза не уложишь: вся флотская казна Черного моря. А мы монеты единой не тронули, поставили стражу у золота, чтобы революции передать сполна. Куда же ваши деньги в сравнении с тем богатством, а вы еще вздумали упрекать… Мы не себе присваиваем, не для наживы…

 

Мешкова, уронив от неожиданности муфту, уставилась на Анпилова круглыми от изумления зеленоватыми глазами. По тугим ее щекам запрыгали судороги, на пухлой нижней губе зубы оставили белесые следы.

 

– Господи! – всплеснула руками. – Столько золота и не тронули? Да вы совсем ни черта не понимаете в золоте и деньгах…

 

Кто-то поднял муфту, со смехом подал купчихе, кто-то подвинул ей кружку с водой.

 

– Испейте, – сказал Федотов, чтобы вам дурно не сделалось…

 

– Сами пейте! – толкнула она кружку, вода расплескалась. Члены комиссии дружно захохотали. – Вот заржали, как лошади над овсом. И не понимаете, какое богатство зря упустили. Я бы на такое золото магазинов на всю землю наделала, а вы… бесхозяйственники! – она махнула рукой, вытерла платочком набежавшую на глаза слезу.

 

– Мое это бумажное дерьмо считать будете или так примете в зачет?

 

– Подсчитаем, – сказал Федотов и начал, разрывая пачки, перекидывать по одному листочку двадцатирублевые желто-бурые «керенки».

 

– Видать, мастер! – рассердилась Мешкова. – Будет целый день по листочку перекидывать. – Я же разложила пачками, по тысяче рублей…

 

– А если листочки не все на месте? – возразил Федотов, но Мешкова усмехнулась.

 

– Для обсчета у купцов есть другая техника, а уж фирму свою мы не замажем: подсчитано и штампиком нашим удостоверено, тут уж верно, мы на этом себя не загадим… И в книгах можете не сомневаться, прямой учет… Раньше, когда муж был жив, наш бухгалтер, Смирницкий, вел нам двойные книги: для нас одни, для налоговых властей – другие. А теперь это ни к чему… Да, скажите, скоро у нас все достояние отнимите или повремените?

 

– Повременим, – сказал Федотов. – Но книги бухгалтерские приносите нам на проверку каждую пятницу. Будем проверять весь ваш дебет, кредит, сальдо, перенос… И будем свою метку ставить… для контроля.

 

Так взыскание контрибуции с первого же часа начало перерастать в нечто большее, качественно новое – в установлении контроля Совета над операциями купцов и промышленников города.

 

Вскоре пришли в «Смольный» целые толпы купцов и промышленников с мешками денег, с бухгалтерскими книгами, с различными справками. Шерстаков подал Федотову запечатанный пакет, в котором оказалась бумага-справка: «С сегодняшнего дня Фабком мукомолов взял на себя обязанности контроля за работой мельницы и будет помогать Совету взыскать с Шерстакова-Коренева положенные законом контрибуции».

 

Справка пошла по рукам членов комиссии, потом ее Федотов положил в несгораемую кассу наравне с деньгами: этот документ, написанный наивным стилем, говорил о многом, о том, что и в Старом Осколе начался действительный профсоюзный рабочий контроль над производством, о чем декрет ВЦИК был написан еще 27 ноября 1917 года, эсеры тормозили его выполнение до сих пор.

 

«Деньги большевики отбирают, деньги! – с ужасом перешептывались буржуи. – Надо бежать, пока есть возможность, надо переводить капиталы за границу».

 

Чернянсий маслозаводчик, Найденов, непостижимыми путями сумел перевести через французское посольство и содействие всемогущего Беккера сто тысяч рублей золотом в Лионский банк. Сам он наметил было бежать за границу, но умер, как рассказывают, дворником на Масандрской улице в Ялте. Купца Дягилева поймали в районе Нового Оскола при попытке бежать на Дон с золотом на сумму около трех миллионов рублей и расстреляли за эти деньги. Это происходило еще до известной телеграммы Государственного банка о конфискации золота, серебра, платины и других ценностей: «При ревизии стальных ящиков в банках золото, серебро, платина в слитках, монеты, иностранная валюта подлежат конфискации. Кредитные билеты подлежат внесению на текущий счет. Впредь до полного окончания ревизии никакие выдачи из ящиков не разрешаются».

 

А фронт гражданской войны уже разгорался на юге, на Украине, в области Войска Донского. Старооскольская буржуазия стала очень скрытной, чутко прислушивалась к угадываемому ею гулу орудий, надеялась на поворот событий.

 

Когда пришел сюда декрет ВЦИК 27 декабря 1917 года о национализации частных банков, кадет Щепилов, седой старик в золотых очках, собрал у здания банка на Белгородской улице толпу вкладчиков.

 

Были тут всякие люди. Теснились коллеги Щепилова по учительской профессии в духовном училище. Торчали священники – Мазалов с остренькой мордочкой грызуна; черный с проседью отец Матвей из Соборной церкви; здоровенный рыжий поп из Николаевской церкви. Они перешептывались:

 

– Письмо из Житомира получено, от Захара, – говорил Матвей. Мазалов помалкивал, не желая признаться, что письмо и он получил, свечной завод наладил по совету Захара. – Пишет, что в Центральной раде народ живет надежнее, и что удалось все документы охранки с донесениями священников по делам исповедным пожечь. Спрашивает, как у нас дела с этим и нет ли опасности?

 

– Кто его знает, – шептал рыжий. Голубые глаза блудливо бегали. Беккеру мы отвалили немало денег, тоже и Трубавину, чтобы они побольше этих документов спалили. Ну и жгли, а вдруг, вы же знаете, выявились как-то Грудинин, Юрканов, Хромович… И даже их расписку на 500 рублей разыскали, за донос они брали деньги, типографию большевистскую выдали в девятьсот двенадцатом… Отец Захар пишет, что у него мысль появилась побродяжничать на период смутного времени…

 

– Да, да, мне он тоже писал и советовал – запрячь пару лошадок в повозку и передвигаться по стране, вроде как в розыске родных. А как смута уляжется, тогда и определиться в безопасном месте, чтобы никто не знал, когда и кого выдавали по исповедным откровениям…

 

Отец Матвей тяжело вздохнул и добавил:

 

– А бежать на повозке не так опасно от патрулей, дорог разных больше, чем на поезде. Дягилева вон расстреляли, царствие ему небесное…

 

– Но ведь кто его знает, куда бежать? – вмешался Мазалов, брызнув слюной. – Может, нам к Захару, может, ему к нам…

 

– Господь просветит и укажет, – вздохнув, сказал рыжий. Только если завелись гайдамаки на Украине, придут они и к нам. Надеяться надо и бога молить о ниспослании благодати. А теперь вот о банке надо подумать, деньги там наши, а тут эта… национализация. Неужели, посмеют все суммы?

 

Шнырял по толпе горбатоносый Игнатов Николай. Заискивая перед всеми и подтравливая «быть посмелее, держаться дружнее», сам все охал и охал. Что могут пропасть и его деньги, нажитые у Пузанова и на своем личном деле в Сальском округе области Войска Донского.

 

Прижавшись к стенке, жадно вслушивался в разговоры купчик Степан Терентьев.

 

– Все перевертывается и перевертывается, ладу не дашь, – жаловался стоявший возле Терентьева ястребовский купец Мухин. – Когда царя свергли, понаехали в Ястребовку разные люди из города. Василий Васильевич Яковлев, например, брат управляющего Русско-Азиатским банком. В Земельном комитете начал работать, теперь госконтролем в Ястребовке. Доктора Соболева, Ивана Прокофьевича, поставили у нас тогда председателем волостного комитета, а заместителем к нему назначили Свинухова Ивана из Стужня. Ну, думали мы, на этом и успокоимся. А тут тебе, бац, Октябрьская революция! И опять начали переворачивать. Тишку Бакланова из Земельного комитета поставили волостным военным комиссаром, житья нам не дает, подводами и реквизициями замучил. А тут еще Негуляев. Вы его знаете? О, черт человек, в большевики, говорят, записался, на уездный съезд Советов теперь его избрали… Слава богу, в Ястребовке пока контрибуцию не взыскивают. Да оно и не так уж страшно: наши деньги в банке. Страшнее, если банк не отстоим, хотя и народу собралось много… Кровный интерес, каждому деньги жалко…

 

Кадет Щепилов, выставив арбузовидный живот и распахнув от возбуждения шубу на соболях, кричал:

 

– Мы начихаем на их декреты, если стеной единой встанем! Что представляют из себя они и чем являемся мы? Советы издали 23 ноября декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов, назвали всех людей «гражданами России». И что же вышло? Они величают нас и по сей день буржуями. А почему? Да потому, что мы есть существенная сила, нас никаким декретом не запретишь. Если рабский страх не ослабит нашего сердца, будем жить вечно. Мы – соль земли, без нас Россия прокиснет. Вот и о банке сказать. В сейфах наши деньги, а сам «Русско-Азиатский банк» есть вкладчик Лионского банка, почти французский подданный, почему и мы требуем для него и для наших денег экстерриториальности. Господа, не подчиняйтесь приказам Совета, поскольку заграница отказывается признавать этих самозванцев!

 

– Правильно, ангельски правильно! – воскликнул бывший думский секретарь Красников.

 

– Правильно! – подтвердил стоявший рядом с Щепиловым тот самый Соболев, которого вытеснила Октябрьская революция из думы и Ястребовского Исполкома, хотя он и, скрыв монархические убеждения, объявил себя левым эсером, прославился на весь уезд ораторским искусством. Он погрозил кому-то розовой палкой с большим медным набалдашником. Толстый, со светлыми усиками на бритом обширном лице, он все время жмурил глаза, почему и казалось людям, что он грозил палкой какому-то, ему лишь одному видимому, ослепительно сиявшему призраку. – Не позволим посягать на наши кровные деньги. Да и пусть Совдеп знает, что мы ценности передали в международный банк, сами задолжали банку больше, чем туда внесли, а он захотел национализировать, глаза у него разгорелись на чужие золотые деньги. Накось, выкуси! Керенками платим контрибуцию, и хватит, хватит. Оглохли разве: гудут на юге орудия…

 

Бесом шнырявший по толпе, Игнатов Николай вдруг бросился к Соболеву:

 

– Павел Прокофьевич, а если последний рубль заложил я в банк на проценты, как же мне его назад выручить?

Соболев посмотрел презрительно на этого беса.

 

– Ты, шакал, собирал капиталы по всему Сальскому округу и дальше, Пузанова обокрал в Новочеркасске, так что на припрятанном сто лет проживешь, будешь проедать готовое. Юлить умеешь перед всяким режимом. Накось, выкуси от меня ответ! – пырнул он кулак в горбатый нос Игнатова, и все стоявшие вокруг подняли дружный хохот.

 

– Этот шакал, правду вы, Соболев, сказали, бесом юлит, – неожиданно появился у банка Федотов и пробился к оратору. – Я про Игнатова говорю: к нам бумажку прислал в «Смольный», что возле банка контрреволюция собралась, а сам вот здесь крутится, чтобы не упустить поживы, если окажется ваш верх… Но только ваш верх не окажется…

 

Соболев сразу перестал жмуриться. Толкнув в сторону оторопевшего Николая Игнатова, он посмотрел на Федотова и при всей притихшей толпе засмеялся:

 

– Ха-ха-ха-ха, совдеповский кассир прибыл! Тот самый, который контрибуционные деньги считать не умеет, керенки в двадцать на мильон по листику считает день и ночь… Ха-ха-ха!

 

– Научился теперь считать деньги пачками, – спокойно возразил Федотов. – Поставим вот к банку стражу, а после уездного съезда Советов пересчитаем, что там у вас и как лежит. Помаленечку справляемся в счете… Завинтим буржуям гайки до скрипа… А пока до свидания! Советую добровольно разойтись по домам, чтобы не пришлось красногвардейцам свои кулаки отбивать о ваши шеи…

 

– Улю-лю-лю-лю! – неслось вслед Федотову. Скоро вы, господа большевики, салом пятки себе смажете. Слышите, гудут на юге пушки? Улюлю!

 

Федотов повернул на Курскую улицу, шагал, не отвечая на выходку черносотенной толпы.

 

Игнатов Николай посчитал это окончательной победой вкладчиков и хозяев банка над Федотовым и большевиками. Чтобы все видели и слышали, он хохотал и приплясывал на тротуаре, обхватывая живот руками: – Ха-ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Деньги захотели взять… Ха-ха-ха-ха! Сила-то наша какая, глянь, несметная сила! Да еще я с этой силой заодно. Ха-ха-ха! Совдеповский кассир удрал, как заяц… Деньги, наши деньги, денежки наши неприкосновенные! Деньги!

 

Евгений Белых для Кавикома