KaviCom.ru интернет-портал Старого Оскола

Обнаружив, что его слова произвели сильное впечатление, и почувствовав себя в центре внимания, он бережно расправил поля шляпы, надел ее, прихлопнул ладонью на макушке и, гордо приосанившись, словно сам и был этим классиком японской литературы, сказал:

- Да, в самом деле.

Так я впервые узнал о существовании на свете русского слепого писателя из-под Курска. Это было в 1964 году. К тому времени подобное изумление испытали всего несколько человек: журналист и переводчик Лу Синя В. Рогов и составитель первой и пока единственной книжки Ерошенко на русском языке Р. Белоусов. Читая дневники Лу Синя, они почти одновременно натолкнулись на русскую фамилию, которая в китайской транскрипции звучала как "Айлосянькэ". Осенью 1923 года Лу Синь записывает в дневнике, что "Айлосянькэ уехал на родину". Отсюда и начинаются поиски, которые долгие годы остаются безрезультатными, потому что не так-то просто было Айлосянькэ превратиться в Ерошенко. Не было известно даже имя писателя, люди, с которыми В. Рогов разговаривал в Японии и Китае, называли его то Владимиром, то Василием. Только в 1958 году журнал "Знамя" впервые публикует подлинные имя, отчество и фамилию Ерошенко. Только после этого появляются цветы на его могиле, только после этого имя замечательного писателя и человека становится известным и нашему гиду.

Мы не стали откладывать посещение Обуховки на потом, мы упросили повезти нас туда немедленно. Путешествие из Белгорода до старой русской деревни заняло несколько часов, но для меня оно длится до сих пор. В большом автобусе ехало шесть человек вместе с шофером. Пустующие сиденья громыхали, и невольно думалось об отсутствии на них заинтересованных пассажиров. И сейчас, когда я пишу об этом и придаю тому рейсу символический смысл, мне хочется, чтобы двери автобуса распахнулись пошире: заходите, рассаживайтесь, занимайте пустующие сиденья. Мы совершим с вами путешествие в жизнь, похожую на легенду.

Россия, Обуховка, 1889 год

С одной стороны, вдалеке, за тремя десятками крестов деревенского кладбища,- синий лес, с другой стороны тоже лес, но близкий, подступающий к самым домам. И с третьей стороны - лес и множество больших и малых, коротких и длинных дорог. Между всеми этими лесными угодьями и дорогами раскинулась своими домишками деревня Обуховка. Издавна приходили сюда селиться мужики с двух сторон. Одни из них рубили хаты, другие ставили избы, у одних окна смотрели на Украину, у других - в Россию. А изба крепкого мужика Якова Ерошенко смотрела окнами и в Россию и на Украину, потому что сам он пришел с Украины, а жену привел в дом из-под Городищ, курскую.

Нa отшибе поставил свой дом Яков. А со временем поднатужился и пристроил к нему лавку для торговли всякой полезной мелочью. Не сразу появились у него близкие соседи, и долгое время между его избой со всеми пристройками и деревней было пустое место, и издалека казалось, что оторвался дом от всех домов, взбежал, на пригорок и замер, выбирая, в какую сторону ему зашагать.

Немногие в Обуховке отважились строиться так близко к дороге, все старались приладиться поближе друг к другу. Только одну церковь на этой пустой площади и срубили сообща, чтобы загородиться от большой дороги крестом божьим, колокольным звоном. Так и встречали всех проезжающих по большой дороге лихих и добрых людей дом Якова да рубленая деревянная церковь-крепость.

Здесь, на околице, в крайнем доме, к зиме 1889 года и созрела задуманная по весне жизнь. Наследника хотел Яков, мальчика, помощника в своих делах. И жена его, кроткая женщина, обнадеживала, говорила, что так и будет.

31 декабря во время разыгравшейся метели в плач ветра за окном вплелся тоненький голосок младенца, мальчика, и на земле стало одним соискателем на звание человека больше. Родители назвали его Василием, что означало "царственный".

Четыре года длилось счастливое царствование маленького Васи. Его владения были невелики, потому что троном ему служила люлька. Он мог повелевать только теми, кто дал ему царственное имя. Стоило ему приказать - и над ним склонялось лицо матери. Она брала его на руки и выходила за ворота на площадь перед церковью, на простор, и когда отклоняла лицо, чтобы поправить свои волосы, он видел небо, колокольню и голубей и потом снова лицо матери.

Только это и успел он увидеть и запомнить. Болезнь нагрянула неожиданно. В то время многие недуги лечили святой водой, в том числе и корь, которая своим обжигающим дыханием опалила мальчика.

Женщина, чье лицо было так дорого Васе, просила повременить, боялась, что сын простудится, но святых теток не остановил лютый холод. Они схватили мальчика и, опрокинув навзничь, глазами в небо, бегом потащили через площадь. Под ногами у них скрипел снег, а колокольня так быстро надвигалась, что Васе казалось, будто она валится на него вместе с небом. Поп, чтобы скорее избавиться от плачущего младенца, торопливо брызнул "святой водой" в широко открытые в ужасе глаза мальчика. И словно бы кислотой обернулись капли "святой" воды и выжгли их до самого дна. Началось осложнение, и Вася навсегда ослеп, веки его глаз сомкнулись, будто срослись.

Наступила темнота, но мальчик этого не понимал, и ему еще очень долго казалось, что он видит лицо матери, колокольню, небо и голубей. Но это уже было только воспоминание об увиденном.

Москва, дом Попова

В 1898 году, когда Васе исполнилось 9 лет, Яков Ерошенко, огорченный тем, что вместо помощника приобрел обузу, отвез сына в Москву в приют для слепых. Создан приют был на пожертвования купцов, и в годовом отчете отмечалось прежде всего, кто из них сколько пожертвовал. Руководил школой офицер царской армии, отставной кавалерийский полковник А. Витте, который ходил всегда с хлыстом и щелкал им себя по голенищу, а иногда ожигал и спины нерадивых учеников. Этот хлыст зрячего человека был вездесущ, как бог, он все видел и всюду доставал.

Порядки в школе, несмотря на то, что там учились и девочки, были армейские, суровые. Это было странное учебное заведение, отрезанное от всего остального мира. Ученикам не разрешалось ни выходить из школы после занятий, ни возвращаться в родительский дом на каникулы. Многие родители отдавали сюда своих детей, чтобы на долгие годы избавиться от них. Мальчишки и девчонки, попадая в это учебное заведение закрытого типа, переставали существовать не только для своих близких, но и для всех людей на земле. Их старались сознательно изолировать от зрячего мира, пока они не станут взрослыми и не очерствеют. Но незрячие ученики не хотели мириться со своей участью, их волновали те же вопросы, что и всех. И самый отчаянный из них и насмешливый - Лапин, к которому навсегда Василий Ерошенко сохранил дружеское чувство, - вставал из-за парты и задавал вопрос:

- Господин учитель, если земля такая большая, отчего же мой отец никак не может приобрести даже ее кусок, а вынужден арендовать землю у графа Орлова?

- Ты задал глупый вопрос, - ровным голосом отвечал учитель,- будешь стоять, пока не поймешь это.

Верховные жрецы школы слепых никогда не повышали голоса, они были великодушны и мудры, и единственной мерой, которой определяли поведение учеников, был умный или глупый вопрос. Они добросовестно пытались приучить их к существующему на земле неравенству. "Есть белые и черные люди, - вещали они. - Наиболее цивилизованная и прогрессивная - белая раса, наименее цивилизованные - черная и красная".

Но поднимался все тот же Лапин и спрашивал:

- Господин учитель, мы наиболее цивилизованные и наиболее прогрессивные из-за того, что цвет кожи у нас белый?

Не успевал господин учитель "ответить, как поднимался другой мальчик, очень часто это был Вася Ерошенко, и звучал еще более наивный вопрос:

- А когда летом люди чернеют от солнца, они от этого становятся менее цивилизованными?

Вопросы признавались глупыми, и ученики должны были стоять за партой или в углу до тех пор, пока не поумнеют. А если кто-нибудь задавал особенно глупый вопрос, его ставили на колени. Порой на коленях оказывались и Лапин и Вася Ерошенко. Их ставили, чтобы некому было задавать глупые вопросы. И позднее Василий Ерошенко скажет, что они стояли на коленях перед истиной, которая открывалась им во время этих вопросов совсем не такой, какой хотели ее представить верховные жрецы школы слепых.

Десять лет провел будущий писатель в доме Попова. Он научился плести корзины, клеить коробки, переплетать книги, но задавать "умные" вопросы так и не научился. Зато он научился читать пальцами, и с этого момента во всю ширину громадных рельефно-точечных книг открывается перед ним мир, сочиненный людьми, мир человеческой сказки. Чтение так захватывает его, что он не может читать один. Он собирает вокруг себя учеников из младших классов, и его тонкие музыкальные пальцы быстро скользят по строчкам. Движение пальцев, осязание ими точек превращается в музыку его голоса, и он не пересказывает, а почти поет то, что узнают его руки из книг. Расстояние от пальцев до звучащего слова равно нескольким секундам, но и этого времени ему достаточно для того, чтобы, пока бежит слово по руке, добавить к нему еще одно из головы, от себя. И он добавляет, если восторг и вдохновение подсказывают ему, что сказка от этого становится лучше, красивее.

Малыши не подозревают, что слышат волшебные истории не совсем такими, какими они записаны в книге, и что перед ними сидит не простой чтец-декламатор, а будущий сказочник.

Василий Ерошенко без устали листает одну книгу за другой, и вот уже в библиотеке не находится ничего нового. А малыши привыкли, они собираются вокруг него и требуют новую сказку, и он не может им отказать. На колени ложится первая попавшаяся книга, и совершается еще большее чудо. Рука лежит неподвижно на выпуклой странице, пальцы машинально теребят всего одну букву, а голос звучит, а сказка рассказывается. Никто из его слушателей не мог видеть неподвижно лежащей руки, и поэтому никому даже в голову не пришло, что они присутствуют при рождении писателя.

А когда оставался один, Василий брал свою шестиструнную гитару и пел. Уже здесь, в школе, можно было заметить его удивительные способности к языкам и музыке. Мать у него была русская, отец украинец, и он одинаково хорошо говорил по-русски и по-украински, и пел с одинаковым удовольствием и русские песни и украинские.

Весной 1908 года Василий Ерошенко заканчивает школу. Из ворот дома Попова, где помещалось это строгое учебное заведение, он выходит на 2-ю Мещанскую улицу решительно, но за воротами мужество покидает его. Он поворачивается к дому, который столько лет ему был родным, и на лице его светится печальная благодарность. Именно светится, это одухотворенное сияние высокого лба потом будут отмечать все его знакомые во многих городах и странах. Он никогда ни у кого не будет вызывать жалости, он будет вызывать чувство удивления и святости благодаря своей непостижимой причастности к духовной жизни.

Но пока он только вступает в этот действительно огромный мир, пока он только учится ходить, учится различать в шуме московских улиц опасности, подстерегающие слепого человека. Эти первые самостоятельные шаги даются ему нелегко. Но он много ходит и вскоре привыкает сам, без посторонней помощи, узнавать дорогу. Но самого главного он еще не нашел - места в жизни, занятия для своих рук. Его научили плести корзины, он может вернуться домой и зарабатывать свой хлеб этим ремеслом, но Ерошенко чувствует в себе силы для более осмысленной человеческой деятельности. Руками, которые умеют с такой страстью читать книги, управляет сердце, и он ищет работу, которая заняла бы не только его пальцы, но и душу. Наслаждение, испытанное во время импровизаций, когда он рассказывал сказки, не забылось, и смутное понимание своей артистической натуры мешает ему поступить в артель, где слепые клеят коробки и переплетают книги.

Московские прохожие часто в эти дни встречают высокого юношу, бредущего из улицы в улицу с низко опущенной головой. Он слеп, но удивительно красив. У него светлые, вьющиеся волосы, расчесанные на пробор, словно для того, чтобы не закрывали чистый н печальный лоб. Он одет в белую рубашку, подпоясанную широким поясом с такой огромной пряжкой, что она едва умещается в его ладонях, когда он ее поправляет. А за спиной все его имущество - шестиструнная гитара. Он несет ее на себе, и, когда его кто-нибудь нечаянно задевает в толпе прохожих, она отзывается всеми струнами глухо и тоскливо, и все оборачиваются на этот звук, и вокруг слепого образуется пустота, люди уступают ему дорогу, а он не знает, куда идти.

В конце концов гитара и выручила Василия Ерошенко. Он поступает в оркестр слепых и начинает выступать вместе со своими новыми друзьями в московском ресторане "Якорь".

В пьяный угар переломных лет, в шумное застолье тех, кому кажется, что 1905 год можно похоронить в сигарном дыму и утопить в шампанском, вдруг порой врывается украинская или русская песня, и в ресторане становится непривычно тихо. Ослепленная блеском и весельем публика не сразу понимает, почему она должна слушать песню о Степане Разине. Но потом ее захватывают звонкий и взволнованный голос слепого юноши и слова, звучащие не как в песне, а как в сказании. Василий Ерошенко поет, но им всем кажется, что он пророчествует.

Три года длился этот поединок с враждебно притихшим залом, с людьми за столиками, которые не хотели аплодировать слепому музыканту и певцу за его печальные пророческие песни. Они молчали после его выступления, и Василий Ерошенко понимал, что он стоит перед пустотой, и не кланялся этой пустоте, а уходил с поднятой головой на свое место в оркестре.

Он служил искусству как истинный артист, но его не понимали, потому что ресторан не место для искусства. Василий Ерошенко ищет выход. Он начинает откладывать деньги для своего первого заграничного путешествия.

Кавказское путешествие, о котором почти ничего неизвестно За год до своего отъезда за границу будущий писатель и путешественник отправляется вместе с оркестром на Кавказ. Неизвестно, в каких местах он там побывал, кто слушал его печальные песни и проникновенную игру на гитаре, кто был рядом с ним. Может быть, со временем эти люди отзовутся, и мы узнаем недостающие подробности из жизни замечательного человека.

Но один факт, и немаловажный, из путешествия В. Ерошенко по Кавказу все-таки известен. Он взял с собой в поездку учебник эсперанто и не просто возил из города в город, а занимался каждую свободную минуту. В Москву он вернулся членом международного братства, основанного варшавским врачом Людвигом Замменгофом, изобретшим язык эсперанто.

Многие люди из разных стран полюбили этот выдуманный упрощенный язык, потому что он давал им возможность общаться друг с другом без переводчиков, помогать друг другу, собираться на одноязычные конгрессы. Впоследствии В. Ерошенко будет делегатом трех таких конгрессов, сам будет преподавать эсперанто в Пекинском университете и создаст на этом языке ряд замечательных произведений, которые до сих пор, к сожалению, не все еще разысканы...

Лондон

Сразу по возвращении с Кавказа Василий Ерошенко едет в Лондон. В Гамбург летит телеграмма. Немецких эсперантистов просят встретить слепого юношу и посадить в порту на английский пароход. Василий Ерошенко едет в Лондон учиться музыке. Он едет без провожатых и с волнением ступает на перрон Гамбургского вокзала. Одолевают сомнения: встретят ли? В Варшаве так и не пришел к поезду человек с зеленой звездой на груди - символом братства. Как потом выяснилось, этот человек опоздал. А в Гамбурге цепочка братства действует безошибочно. Его встречают, ему показывают город, он слышит рядом взволнованные голоса, а главное, он все понимает, хотя и не говорит на немецком языке.

И вот он снова в пути и снова один. Из Гамбурга летит телеграмма в Лондон. Там его встретят уже английские эсперантисты.

Отныне слепота не мешает ему совершать путешествие. Вечный мрак можно преодолеть, когда рядом люди. И здесь, на пароходе, он особенно остро чувствует свое родство со всеми людьми на земле. Повернувшись лицом к Англии, он думает с благодарностью и об этой стране, хотя еще не был там. Он выбрал Англию, потому что эта страна казалась ему наиболее свободной и просвещенной. Ему хочется думать, что он едет той же дорогой, что и русские революционеры, которые были вынуждены эмигрировать из царской России.

Туманным утром он сходит на берег, и каждый удар рынды стоящих у стенки судов напоминает ему звон колокола. Эта музыка завораживает его, заставляет думать, и Ерошенко часто потом будет приходить в порт, чтобы послушать жизнь кораблей и тревожный шум моря. Он приехал сюда не только для того, чтобы научиться игре на скрипке. Нет, он до сих пор не получил ответы на "глупые вопросы", которые задавал вместе с Лапиным в московской школе для слепых. Он не хочет быть просто слепым музыкантом. Он не желает сидеть в своей темной скорлупе. Он ищет пути к свету, к солнцу, к своему личному участию в общественном совершенствовании мира.

Удивительна энергия этого молодого человека из России. Он поступает сразу в два высших учебных заведения - в Нормальный королевский колледж и Лондонскую академию музыки. Кроме того, он берет частные уроки английского языка. Но самое главное, он начинает брать уроки жизни у русских социалистов. Он нашел к ним дорогу, среди них у него с каждым днем становится все больше знакомых. Записывается Василий Ерошенко и в публичную библиотеку. Абонемент его пестрит самыми разными названиями. За очень короткое время он становится всесторонне образованным человеком. В Лондоне он впервые пишет несколько своих сказочных аллегорий и даже публикует их. Но главное пока читать, и он читает, используя для этого каждую свободную минуту.

С этого момента он вообще не выпускает из рук книги, напечатанные точечно-рельефным шрифтом. Над Лондоном постоянно висят туманы, солнца не видно. В. Ерошенко с трудом находит дорогу среди кривых и запутанных лондонских линий. Слепой светловолосый юноша идет по улице, почти касаясь отсыревших стен домов. Одежда его становится сырой. Она впитывает в себя холод старинных памятников и камней. А в библиотеке тепло. Ерошенко кажется, что это солнечное тепло источают книги, он греет о них руки и греется сам. Только упорным трудом, только силой своего духа, силой воображения можно преодолеть темноту, которая наступает, когда человек не видит даже протянутой к нему руки. Легко быть в этом мире зрячим интеллигентом, можно лечь на диван и, спокойно скользя глазами по строчкам, прочитать "Чайльд-Гарольда", чеховскую "Степь" или "Каштанку". А он должен был читать Чехова пальцами, ощупывая каждую буковку. Я не удивился бы, если бы узнал, что у него на пальцах такие же мозоли, какие бывают у землекопов от лопаты. Для того чтобы узнать Чехова, Толстого, Пушкина на ощупь, он должен был трудиться, как землекоп.

В. Ерошенко торопится, спешит, словно предчувствует, что над его головой сгущаются тучь. Внезапно грянул гром - В. Ерошенко исключают из обоих высших учебных заведений. Свободная страна оказалась не такой уж свободной. Реакционные силы в королевском колледже и музыкальной академии потребовали исключения одного из своих многообещающих учеников. Они узнали, что В. Ерошенко встретился с князем П. Кропоткиным. Англия по традиции терпела в своей стране видного теоретика и деятеля анархизма, но только по традиции и не больше. К сожалению, князь П. Кропоткин не сделал в своем дневнике записи, и осталось неизвестным, о чем спрашивал его молодой музыкант и что отвечал ему вождь анархистов.

В судьбе Ерошенко эта встреча сыграла отрицательную роль. Мало того, что его исключили из двух высших учебных заведений, репутация анархиста потянулась за ним из Англии и в другие страны. К тому же в Японии ему довелось защищать известную журналистку Комитико Итика из Осаки. В знак протеста против несправедливого осуждения японской анархистки, в то время, когда все японское общество отвернулось от нее, Ерошенко демонстративно ходил на свидания в тюрьму и носил передачи. Комнтико Итика впоследствии стала депутатом Верхней палаты от социалистической партии, а за Василием Ерошенко упрочилась слава анархиста. Некоторые люди в Японии и Китае, понаслышке знающие жизнь писателя, и после смерти называли его анархистом. Это, как пишет журналист В. Рогов, долгое время мешало докопаться до подлинного облика В. Ерошенко, который всю жизнь занимался общественной деятельностью, но совсем не такой, какую ему приписывали.

Япония

Только пересаживаясь вместе с ним с корабля на корабль, с поезда на поезд, только следуя за ним из одной страны в другую, можно понять мятежную душу слепого писателя и путешественника.

В 1914 году он возвращается в Россию, а уже несколько месяцев спустя, в апреле, стоит на палубе корабля, раскачивающегося в Тихом океане. Он не по своей воле покинул туманный Альбион, ему жалко было расставаться с библиотекой и колледжами, но сейчас, когда пароход приближается к Японии, Ерошенко часами не уходит с палубы. Он испытывает сильное волнение. Утро только начинается, но он уже ловит лицом свет солнца, и для него это первое знакомство со страной, которую он не может видеть. Ему кажется, что с каждым всплеском волн за бортом солнце становится все ближе. Он плывет прямо в сторону солнца, туда, откуда оно восходит.

Ерошенко медленно сходит на берег. Он еще не ступил на землю, а кто-то уже берет его за локоть. Его встречают. Он слышит приветствие на никогда не существовавшем до Людвига Замменгофа наречии. Он радостно отвечает, и руки его новых знакомых ведут его в новую неизведанную жизнь. Он жадно смотрит их глазами на Токио. Впоследствии Ерошенко скажет, что в своих путешествиях он никогда не чувствовал себя слепым, потому что многие люди в разных странах отдавали ему свои глаза для того, чтобы он мог увидеть облака и деревья, домики с раздвижными стенами и многоступенчатые крыши пагод. Мир, увиденный чужими глазами, причудливо преображался в воображении слепого юноши, и Токио казался ему еще более прекрасным, чем он был на самом деле.

Ерошенко сразу полюбил этот город, его ровные, прямые без тротуаров улицы, на которых легко было ориентироваться по яркому солнцу. Он отказывается от поводыря, он говорит, что поводырем ему служит солнце. В разное время суток оно впереди, сбоку или за спиной, но всегда рядом и всегда указывает правильную дорогу. В Англии это было невозможно и потому, что улицы не были так упорядочены, и потому, что на солнце нечего было рассчитывать.

В. Ерошенко всегда ходил по земле с высоко поднятой головой. Он словно бы сам для себя написал строки о том, что "не надо спускаться вниз и вниз не надо смотреть". И он никогда не смотрел вниз. Он потом и пьесу напишет, которая будет называться "Розовые облака", а в другом переводе - "Облако персикового цвета".

Впрочем, пришел он в литературу с опущенной головой. Темой для его первого рассказа послужили действительные события. Он приехал в Японию весной, когда цвели вишни. Солнце и весна, по его словам, влили в него новые силы и вселили новые надежды. Он поступает в токийскую школу для слепых, овладевает искусством массажа. Этот древний метод лечения был привилегией японских слепых, но обаяние русского юноши настолько сильно действовало на окружающих, что ему были раскрыты все секреты. Его руки, умеющие извлекать звучащее слово из толстых точечно-рельефных книг, теперь прикасаются к живым людям и читают их болезни. Добрые пальцы скользят вдоль обнаженных плеч и спин. Они выстукивают, выслушивают, они причиняют целебную боль, и В. Ерошенко временами чувствует себя целебным скульптором. Он формирует тела людей. Ему нравится искусство массажа, при помощи которого можно вылечить тело, но В. Ерошенко хочется большего. Он тянется к другому искусству, при помощи которого можно лечить и формировать души. Он уже преодолел много километров дороги, ведущей к самому себе. В его жизни уже было и бессознательное творчество, когда он улучшал во время чтения чужих книг то, что, по его мнению, было недостаточно хорошо написано, и первые опыты, отданные на суд английским читателям, которые не принесли ему большого удовлетворения. Ему остается сделать только один шаг, чтобы стать тем, кем он будет потом всю жизнь. Ему нужен только повод, настроение, которое ему захочется поведать бумаге.

Утомленный длительными массажными процедурами, он выбирается из города, чтобы отдохнуть на озере. У него есть излюбленное место на платформе плавучего ресторана. Он садится в тень в дальний углу и заказывает, как всегда, нехитрую еду и чай. Платформа слегка покачивается, над головой потрескивает свеча в ярко раскрашенном фонарике, а где-то еще выше светит луна. Двадцатишестилетний юноша пьет чай и слушает музыку. Ему очень нравится древний японский шестиструнный инструмент - шамисэн, но еще больше нравится девушка, которая играет на шамисэне. Ерошенко давно ходит сюда из-за нее. Он сидит, низко опустив голову, и не знает, что эта музыка вскоре переполнит его и заставит обратиться к звучащему печальному слову, заставит писать. И он так и шагнет в литературу из этого плавучего ресторанчика и даже не успеет поднять головы, потому что первый рассказ будет именно об этом: о луне, фонарике, гейше в шелестящем кимоно и низко опущенной голове слепого юноши.

В паузах между игрой на шаинсэне девушка спускается в зал. Ерошенко почти безошибочно догадывается, когда она смотрит в его сторону, и еще ниже склоняется к своей чашке чая. Между ним и гейшей устанавливается незримая связь. Василий стал замечать, что при его появлении шамисэн начинал звучать как-то иначе, взволнованнее и проникновеннее. Девушка при его появлении начинала играть для него. И он был за это ей благодарен и мог часами сидеть и слушать, не поднимая головы.

Однажды шамисэн вскрикнул, словно предвещая беду, и наступила томительная тишина. Василий Ерошенко услышал, что девушка, которую он полюбил всем сердцем и которая полюбила его, не стоит больше на своем возвышении. Шелковый шелест ее одежд надвинулся и замер. И она, подойдя к нему, спросила, почему он всегда сидит с опущенной головой. Ерошенко поднял голову, и гейша увидела, что он слепой. Он был очень красив, у него были светлые пышные волосы, взволнованное лицо, но вместо глаз - тесно слепленные веки.

Он мог с нею разговаривать, мог слушать ее, но он не мог увидеть, какая она красивая. Больше ее шамисэн не звучал для него, как раньше, и вскоре девушка перестала его замечать. Молодая и красивая гейша не понимала, что у него всего-навсего нет глаз, а видит и чувствует он лучше других. И если бы она позволила прикоснуться к своему лицу, он бы увидел ее руками и рассказал бы всему миру о ее неземной красоте. Он бы сказал ей много редких слов, но она ушла, она теперь далеко, и Василий Ерошенко решил сказать эти слова всем людям. Прошло всего полтора года, как он живет в Японии, но именно на японском языке он пишет свой первый рассказ. В нем есть все: и человек с опущенной головой, и луна, и фонарик, и горький упрек гейше в том, что ее ослепил фонарик, а луну она не заметила.

Печально закончилась первая любовь двадцатишестилетнего юноши, радостно началось его творчество. Вслед за "Рассказом о фонарике" он пишет второй рассказ, "Дождь идет", и в 1916 году почти одновременно в двух журналах: "Кибо" и "Васэда Бунгаку" - появляются оба произведения молодого писателя. Его имя становится сразу известным. За рассказами появляется статья "Женские образы в современной русской литературе". Не случайно он обращается именно к этой теме: через литературу, через анализ художественных произведении он хочет сам понять женщин. Незримо проходит сравнение между образами из русской литературы и образом девушки, которую он описал в своем рассказе. Действительная жизнь и литература в этих первых опытах так тесно переплетаются, что невозможно отделить, где Ерошенко чисто по-человечески жалуется, что хорошая девушка отвергла любовь хорошего человека только потому, что он слепой, а где он уже выступает как художник, осмысливающий явление. Статья подводит итог его раздумьям и первым поискам самого себя. Василий Ерошенко больше не колеблется. Он нашел свое призвание, его читают, от него ждут новых рассказов, журналы заказывают ему новые статьи о русской литературе. Его необыкновенно радуют эти заказы, потому что он получает возможность выступать в Японии от имени своей страны. Интерес к Востоку и в дальнейшем никогда не заслонял для него Родину. И хотя большинство своих произведений он написал на японском языке, Ерошенко всегда помнил, откуда он родом. И всегда, где только можно, он говорил о русской литературе, пропагандировал ее в своих публичных выступлениях, объяснял в статьях, всячески способствовал тому интересу, который в это время пробуждался в Японии, Китае и других странах к культуре России, Василий Ерошенко никогда не был человеком без родины, хотя его судьба и сложилась таким образом, что он обрел свое общественное признание впервые на Востоке, и имя его попало в энциклопедию даже в Японии.

Отголоски событий в России доносились и сюда. И если это радовало друзей В. Ерошенко, то полиция начинала проявлять беспокойство. Солнце светило по-прежнему, но Ерошенко стал замечать, что даже в самую ясную погоду нет-нет да и пересечет его дорогу какая-то суетливая тень. Обостренным чувством слепого он стал явственно ощущать на себе чей-то пристальный взгляд. Желая избавиться от этого взгляда, Ерошенко начинает бесцельно кружить по токийским улицам, но тщетно. Чьи-то глаза прилипли к его затылку и с каждым шагом причиняют ему все большую боль. Утомленный бесцельной ходьбой, Василий Ерошенко забрел в какой-то небольшой садик в центре города, сел на лавочку и прислонился спиной и затылком к дереву. Шершавая кора и толстый ствол на минутку загородили его от назойливого взгляда, и всю эту долгую минуту он отдыхал. Его запрокинутое лицо было жадно обращено к солнцу. Но тень, неотступно следовавшая по пятам, обошла лавочку и дерево и остановилась прямо перед слепым писателем.

Так в жизни Василия Ерошенко появился человек, загородивший солнце, черный человек. Отныне неуютно будет гусляру из-под Курска на улицах Токио и, может быть, этот пристальный надзор японской полиции и ускорил его отъезда из страны, которую он потом назовет своей второй родиной.

В начале июля 1916 года Ерошенко стоит на палубе парохода. Его путь лежит в новые неведомые страны.

Сиам

Василий Ерошенко отправился в Сиам, чтобы организовать там школу для слепых. Вот и все, что известно об этом его, может быть, самом красочном путешествии. Эта отдаленная точка на земном шаре - самое подходящее место для какого-нибудь удивительного события, которого не было, но которое могло быть. Именно поэтому не в Пекине, не в Токио, не в Калькутте, Лондоне или Париже, а в Сиаме молва поставила памятник слепому русскому писателю. И уже появляются статьи, где о памятнике говорится, как о явлении достоверном. И когда читаешь об этом, невольно думаешь, что если люди сначала придумали легенду, а потом поверили в нее, то незачем ездить и проверять - стоит памятник Василию Ерошенко в Сиаме или нет. И неважно, что у этого изваяния нет автора и нет самого изваяния, памятник все равно стоит, потому что этого хотят многие люди. И стоять этому памятнику теперь вечно, потому что легенда делается из более прочного материала, чем бронза, гранит или мрамор.

А может быть, и в самом деле какой-нибудь отчаянный скульптор на свой страх и риск из простого камня высек упрямо наклоненную голову философа и широкие плечи путешественника, и стоит сейчас Василий Ерошенко в тени какого-нибудь диковинного дерева на той далекой сиамской земле, и все, кто проходит мимо: школьники и почтальоны, учителя и крестьяне,- приносят к его ногам экзотические цветы своей родины. И мне тоже хочется выйти из автобуса, в котором мы с вами преодолели часть пути, свернуть в трубочку свою повесть и положить к подножию памятника, независимо от того, есть этот памятник на самом деле или только должен быть.

Бирма

В январе 1917 года Василий Ерошенко ступил на "Шуэбеджи" - золотую землю Бирмы.

Много лет назад, когда древние города Мандалай, Моулмейн, Аву, Пегу, Паган были свободны, вот так же в Страну Рубинов прибыли два англичанина. Их интересовали драгоценные камни. Бирманцы показали приезжим специалистам два рубина, и каждый был величиной с куриное яйцо. Они попросили англичан определить цену драгоценных камней. Но европейцы никогда не видели таких огромных рубинов. Они не смогли определить их стоимость ни в фунтах ни в долларах. Они выглядели на этом экзамене перед богатством "Шуэбеджи" не специалистами, а дилетантами. Пришлось им убираться на свой остров ни с чем.

Василий Ерошенко приехал из более загадочной и далекой страны, из России. Он был первым русским, посетившим Бирму, и его интересовали совсем другие ценности. Не те, экспорт которых делал страну беднее, а те, вывоз которых за границу делал богаче древний народ. В отличие от своих соплеменников по цвету кожи, не сумевших назвать стоимость рубинов, он сразу определил настоящую цену бирманским легендам и сказкам. Василий Ерошенко переезжает из города в город и жадно слушает их, запоминает, записывает. Причудливость и красочность сиамского и бирманского фольклора обогащают его новыми образами и темами. На страницах японских журналов расскажет он позднее и про двух незадачливых англичан, и про девушку, живущую в тыкве, и про Нанграин - корову с золотыми рогами, и про индийского военачальника Баву, у которого ахиллесова пята была под мышкой. В "Бирманской легенде" Василий Ерошенко отказывается от строгого сюжета и передает возникновение государства в виде своеобразной фантастической хроники. Одна волшебная династия сменяет другую, и хотя с того времени, как островок, на котором прежде не могли поместиться две птицы, превратился в прекрасное, сначала свободное, а затем порабощенное государство, сменилось много поколений, добро продолжает побеждать зло. И народ, у которого английские колонизаторы крадут не только рубины, но и свободу, продолжает бережно хранить сказочные, поэтические подробности этих побед.

Весть о слепом европейце, записывающем легенды и принимающем близко к сердцу дела и заботы Юго-Восточной Азии, опережала неторопливую поступь его шагов. Эта весть приходит и из Японии, и из Сиама, и из разных городов Бирмы. В Моулмейне, под знаменитыми королевскими пальмами, Василию Ерошенко неожиданно устраивают королевский прием. Простые люди протягивают к нему руки, чтобы прикоснуться к одежде слепого путешественника. Он идет один, без поводыря, и кажется ясновидящим, святым. Общим настроением заражаются даже англичане. Из толпы выходят миссионеры из школьного комитета и предлагают Василию Ерошенко место директора в Моулмейнской школе для слепых. Он охотно принимает это предложение, и, может быть, именно здесь впервые начинает ощущать себя не только писателем и путешественником, но и общественным деятелем. Ему не удалось организовать школу для слепых в Бангкоке, не хватило средств, но его усилия не пропали даром, потому что были замечены. И вот ему уже предлагают место директора существующей школы, и он может применить в ней свои методы воспитания, выстраданные еще в Москве в доме Попова на 2-й Мещанской улице и продуманные много раз потом.

Бирма стала важной вехой в духовном созревании писателя. Период ученичества, период вопросов к князю Кропоткину и другим анархистам и социалистам закончился. Отныне он и сам "князь". Должность директора, воспитателя, преподавателя захватывает его целиком, но по вечерам остается время для разговоров с людьми, которые приходят в школу посмотреть на русского и послушать его. Колониальный режим кажется незыблемым, как сама земля, англичане крепко держатся за рубины величиной с куриное яйцо, но Ерошенко находит способ доказать бирманцам, что они, сами того не подозревая, борются с англичанами. Он им рассказывает их же собственные сказки, в которых народ не смирился